Письма, направленные маршалом де Грамоном ко двору Франции из Мадрида в 1659 г., а также некоторве личные впечатления Антуана-Шарля де Грамона о дворе Испании и об испанцах

   

Маршал де Грамон послал сьера де Гонтри, первого метрдотеля Месье, к Их Величествам и к кардиналу Мазарини с новостями его о быстрой и благоприятной поездке; и письма, которые он направил им, были следующего содержания:

   

Королю:

   

Сир,

Я считаю себя самым счастливым из людей, имея возможность без лести сообщить Вашему Величеству, что нет никого прекраснее инфанты, и король Испании отдает ее Вашему Величеству в жены с выражениями радости и словами столь любезными, что нечего добавить: я оставляю за собой возможность сделать в течение нескольких дней более подробный отчет [59] Вашему Величеству, когда буду иметь честь представить Вам письмо Католического короля. Те, кто имеют честь знать Инфанту в восторге от ее красоты и мягкости; но, честно говоря, то, что я могу сообщить Вашему Величеству, это слова во время двух аудиенций, в течение которых я имел возможность видеть ее. На первой был вопрос о здоровье королевы; на второй речь шла о заверениях в полном подчинении во всем ее желаниям, без возможности для меня извлечь больше: что, Ваше Величество, не удивительно, ибо за исключением короля, ее отца, она никогда не говорила с мужчиной так долго.

Я, с глубоким уважением, и т.д.

       в Мадриде 22 октября 1659

   

Королеве:

   

Мадам,

Я повинуюсь приказу Вашего Величества и искренне сообщаю об инфанте с радостью, которую не могу выразить. Придерживаясь в точности правил повиновения и правдивости, я могу заверить Ваше Величество, что нет никого прекраснее ее. Я бы взял на себя слишком много, сделав вид, что изображаю Вашему Величеству портрет; все, что нужно, чтобы сделать его насколько можно совершенным, это сказать об этом Вашему Величеству.

Что касается ее ума, я не буду ничего говорить Вашему Величеству, так как на моей первой аудиенции, меня предупредили не затрагивать основной вопрос, и я довольствовался, отдав ей письмо Вашего Величества, [60] словами: Señora , la carta de la Reina, my señora: my respecto y my silencio podran significar à VAR lo que no me atrevo à dezille (Сеньора, вот письмо от королевы-матери, мое уважение и мое молчание дадут Вашему Высочеству понять то, что у меня не хватит смелости сказать).

Я получил ответ: Como esta la Reyna mi tia (Как королева, моя тетя)?

При прошании, с разрешения Католического короля, прозвучала довольно короткая речь: Desid à la Reyna mi tia que yo estare siempre muy rendida à su voluntad (Скажите королеве, моей тете, что я всегда буду покорна ее воле).

Подобная краткость речи не удивит Ваше Величество, так как Вы знаете, скромность и немногословность речай инфант, находящихся под отцовской властью.

Принц Испании красив, младенец, как маленький ангел, и Католический король устроил мне столь насыщенную и благоприятную поездку, и оказал так много чести в мой лично адрес, что я бы мог не заслуживать воздать похвалы его персоне и его манерам. Я дам точный отчет о всех делах кардиналу в письме, которое я пишу, относительно всего моего путешествия; и мне ничего не остается, как сказать Вашему Величеству, что Католический король неоднократно заявлял, что ничто в мире не может помешать ему сопроводить Инфанту до границы и встретиться с Вашим Величеством, чего он желает страстно перед своей смертью.

Я, с уважением и т.д.

        В Мадриде 22 октября 1659

   

Его Высокопреосвященству:

   

Монсеньор,

В моей предыдущей депеше Ваше Высокопреосвященство видели, как я ожидал услышать из уст Католического короля то, что дон Фернандо Руис де Контрерас уже сказал. Вчера в одиннадцать часов я был на моей прощальной аудиенции, где он произнес замечательную речь, засвидетельствовав крайнюю радость в том, что он не только увидит мир, как того желал, с Королем, его братом и племянником, но и даст ему в жены Инфанту донью Марию Терезу, его старшую дочь, лелея надежду, что этот брак обеспечит неразрывную связь, которая будет поддерживать идеальный союз и взаимопонимание между двумя коронами; он дал мне возможность судить о своих чувствах. Он решил сопроводить инфанту к границе и увидеть королеву, свою сестру (он желает этого так горячо, что нет ничего в мире, способного остановить его); он собирался попрощаться с королевой и инфантой; и он хотел, чтобы я смог увидеть принцев, его сыновей, для того, чтобы рассказать Их Величествам.

Я забыл сообщить Вашему Высокопреосвященству, что он сказал que ténia muy buenasy précisas noticias de lo que el cardenal havia obrado en el negocio de la paz (я очень хорошо и точно информирован о поведении кардинала во время переговоров о мире).

[62] Простившись с Его Католическим Величеством, я побывал в апартаментах королевы, которую нашел с сыновьями справа и с инфантами по левую руку (инфанта, которая должна стать нашей королевой, в том же ряду).

Она обозначила мне в нескольких словах свое большое удовлетворение миром и браком, и сказала, что послала за принцами, своими сыновьями, чтобы я увидел их. Принц Испании мне показался очень красивым, младенцу-инфанту только десять месяцев и он так бледен, что просто немного в другом мире.

После завершения моего комплимента королеве, я попросил разрешения подойти к инфанте и поговорить с ней; на что она ответила: Bien podeis (Вы можете); потому что язык их немногословен и ограничивается конкретными рекомендациями.

Я думал, что коль скоро Католический король сказал мне о своем согласии на брак короля и инфанты, его дочери, я мог бы вести себя более свободно, чем на своей первой аудиенции, и представлял себе, что должен получить ответы менее сухие, чем тогда; и для этого я попытался сказать на испанском то, что гасконская риторика предписывает человеку, галантному для своего господина; но я получил только: Desid à mi tia que yo estare siempre muy rendida à su voluntad.

И поскольку эти слова сакраментальные, я не думаю, что необходимо ни опускать буквы, ни изменять язык, ни обхобиться без упоминания о них королю, королеве и Вашему Высокопреосвященству, которые не будут удивлены краткостью речи, так как, кроме короля-отца, она никогда столько [63] не говорила с живым мужчиной.

На основании этого, Ваше Высокопреосвященство, судите сами, я не рискнул бы говорить о деликатности и мягкости ее ума (все те, кто знает, крайне хвалят ее), так как, не обладая особым даром Святого Духа проникнуть в глубины ее сердца, я бы немного затруднился говорить об этом с уверенностью.

Что касается внешности, она, на мой взгляд, не может быть приятнее: белизна, которую невозможно выразить, пронзительными живые глаза, красивый рот. Что до зубов, не могу сказать, потому что разговор был слишком коротким, чтобы оценить их; при входе и выходе с комедии, она показалась мне очень приятной и непринужденной, тон голоса приятный, красивый цвет волос, и в завершении портрета, который удовлетворит Ваше Высокопреосвященство, могу Вас заверить, что она похожа на идеальную королеву.

Я отправляю письмо Вашему Высокопреосвященству с отчетом обо всем остальном моем путешествии; также я должен добавить, что Дон Хуан Австрийский прислал мне своего исповедника, оказав мне, со своей стороны, большую любезность и очень обязывающую, и я не хочу брать на себя обязательство отвечать на нее, не узнав от Католического короля каким образом я должен использовать ее, поскольку решил и шегу не делать не будучи проинформированным о том, как принято при дворе, где обычаи отличаются настолько не только от тех, что у нас, но даже [64] от остального мира, и где за короткое время, что я там жил, у меня было достаточно времени заметить, что комплиментом можно нанести оскорбление, и то, что мы считаем галантностью в другой стране, будет здесь походить на непристойность.

В конце концов я предположил, если это будет уместно, послать к нему моего сына графа де Гиша. Это не было принято, как и просьба дона Кристобаля де Гавильи явиться от меня, этот комплимент взял на себя король (с которым, кстати, нет очень длинных или частых разговоров).

Вчера после комедии, которую Его Католическое Величество пожелал, чтобы я мог увидеть дворец и иметь время рассмотреть инфанту, он подарил мне кордон из бриллиантов, Ваше Высокопреосвященство сможет их оценить, потому что знает, что не моя сильная сторона - знание драгоценных камней.

Сегодня утром он отправился в Эскориал; я завтра - в Аранхуэс, оттуда в Эскориал, чтобы вернуться в Мадрид, где я останусь на один день, а затем направлюсь в Сен-Жан-де-Люз, где я буду в отчаянии вновь встретить Ваше Высокопреосвященство, зная, как пребывание там утомительно и вредит вашему здоровью, являющимся в мире самым дорогим для меня.

Я, с уважением и т.д.

        В Мадриде 22 октября 1659

   

Все эти донесения были отправлены ко двору, маршал де Грамон также отбыл из Мадрида, и при возвращении его сопровождал алькальд Вальядолида по имени дон Педро Сальседо, который был всегда чрезвычайно любезен, [65] как и все те, кто был с ним, а также пожелал удачи и добиться успеха; так что не было ни одного француза, который не был бы крайне удовлетворен: необычная вещь для людей, которые так мало знали испанский язык, как и дон Педро Сальседо - французский.

Его католическое величество неплохо вознаградил его заботу, сделав по возвращении в алькальдом двора, и после того он сообщил маршалу де Грамону, что добрые слова, которые он сказал о нем королю Испании, сделали его состояние. Маршал прибыл на остров Конференции [Фазанов] в тот же день, когда кардинал Мазарини и дон Луис де Харо расстались после подписания мира.

Именно тогда в Хондарибии он посетил короля Англии, которого дон Луис разместил в своих апартаментах несколько дней назад, и который собирался уезжать.

Он также обменялся любезностями с доном Луисом, и с маркизом Эличе и графом Монтерреем, его детьми. Он рассказал ему о маркизе, его невестке, и дон Луис был рад услышать сказанное им о ней, как о самый красивой и любезной даме Мадрида; говоря при этом истинную правду, ибо не было никого более совершенного ни красотой лица, ни деликатностью ума.

Кардинал отправился, нигде не останавливаясь, к королю, который ждал его в крайнем нетерпении в Тулузе. [66]

Маршал попросил разрешения остаться на несколько дней в Бидаше и уделить внимание некоторым домашним делам; после чего он отправился доставить письма и отчитаться о своей дипломатической миссии Их Величествам, которыми он был принят со всеми возможными расположением и свидетельствами удовлетворенности, на которые он только мог надеяться. Легко поверить, что он был вполне конкретно расспрошен о персоне инфанты: его ответы были без преувеличений, и после король отметил, что рассказанное Его Величеству не могло быть точнее, чем то, как он сделал это.

И, честно говоря, это был плохой способ судить, желая начать очаровывать глаза, которым предстояло ясно оценить реальность его слов.

   

* * *

   

Я думаю, что должен на этом моменте прервать отчет, и отправиться к произошедшему совершению брака короля, сделав следующие замечания. Можно убедиться, что они верны и принесут пользу тем, кто пожелает понять, как управлялась испанская монархия во времена Филиппа IV и каковы были характеры главных персон его двора.

Распределение верховного суда, находящегося при дворе Испании около Его Католическое Величество (ЕКВ) имеет различное происхождение и сформиоровано в зависимости от того, когда происходило воссоединение королевств и совершались завоевания. Но как бы католический король ни хотел заявить, что его в первую очередь заботит религия, лучше всего будет сказать [67] о совете, который занимался этими вопросами, и объяснить, какие меры предосторожности они приняли, чтобы сохранить ее чистоту.

Суд инквизиции был главной опорой, как они утверждали, для установления и поддержания этой великой машины доминирования, которая отцам ныне живущих могла льстить, но которая не смогла также легко преуспеть с их преемниками. У этого суда все вопросы веры; это регулируется главным министром, назваемым Верховным Инквизитором, который зачастую невежественненый и непросвещенный: его власть осуществляется в соответствии с апостольскими буллами, назначением короля и основанием упомянутого трибунала.

Шесть советников, которые должны быть священнослужителями, и чьи знания очень посредственные, а знания религиозных фактов весьма ограничено, помогают Верховному Инквизитору, по крайней мере стольже невежественному, как и его адъютанты; но их, с другой стороны, отличают гордость, самомнение и самонадеянность, превосходящие всякое воображение. ЕКВ их назначает, но Верховный Инквизитор предлагает; а также двух советников Кастилии, посещающих этот же суд для ознакомления и находящихся в курсе определенных дел, но не в целом всех. Там есть секретарь, фискал и другие министры, необходимые для ведения дел. Другие суды низшей инстанции зависят от Верховного Инквизитора и распределены по всей остальной территории королевства, каждой на своей отдельной территории инквизиции, таких как [68] Толедо, Вальядолид, Куэнка, Логроньо, Сантьяго, Льерена, Кордова, Гранада, Мурсия, Севилья, Сарагоса, Валенсия, Барселона, Сардиния, Сицилия, Канарские острова, Картахена, Индии, Мексика и Лима. Все королевства и области, перечисленные выше, подлежат юрисдикции Верховного Инквизитора, и власть в назначении инквизиторов абсолютно принадлежит ему, без участия короля; и в каждом суде есть три инквизитора, фискал, два секретаря и другие нижестоящие министры.

Для всеобщего блага монархии и ее сохранения есть совет, называемый государственным, куда входят, как люди военные, так и некоторые кардиналы, в который набираются Его Величеством министры наиболее способные и наиболее квалифицированные со всего его королевства, как по своему происхождению, заслугам и особым качествам, так и по основным постам, которые они занимали в мирное время и на войне: изречение столь же мудрое, сколь и достойное, и очень желательное к всеобщему применению для блага монархий. Не оговорено ни количество этих министров, ни места ими занимаемые, где они располагаются по прибытии. Они присутствуют наряду с грандами с королем Испании в часовне, и на других церемониях. Король никогда не входит; но посылает им все, касающееся его государства, они рассматривают и передают ему свои мнения. В том месте, где проводятся заседания, есть окно с жалюзи, за которым король может слышать и видеть все происходящее, но незаметно, что создает определенное напряжение.

[69] Все документы и донесения поручены трем секретарям, один из которых в департаменте Италии и Германии; второй - Фландрии и Севера; и третий - Индий и Испании. Занятие этих трех господ немного изменилось под влиянием времени, и они стали простаивать; потому что несчастная война привела Испанию к выходу почти отовсюду, и сейчас Испания не имеет почти ничего общего ни с Италией, ни с Фландрией, ни с Германий, в чем испанцы безутешны, по правде говоря, не без причины. Верховный Совет Кастилии был составлен во времена Филиппа II, и до сих пор включает в себя президента, шестнадцать советников и фискала, которые должны быть letrados (юристами)

Он ведает всеми публичными делами, касающимися прав короны, и другими вещами, относящимися к благу королевства в части правосудия. Форма, в которой вопросы решаются согласно приказам, которые Его Величеству будет угодно отдать, такова, чтобы каждый может изучить и выразить свое мнение, и в соответствии с множеством голосов, обращенных к королю, тот приказывает то, что считает нужным. [....]

[76] ........... теперь я перейду к некоторым особенностям, которые заметил в жизни людей самого высокого ранга в Испании, и обычаев в целом этой нации гордой, великолепной и ленивой.

Доблесть для них вполне естественна; и я согласен с Великим Конде, что мужество для испанцев все еще более значимо, чем для других людей. Терпение в работе и стойкость в невзгодах - добродетели, которые испанцы доводят до крайности. Самые последние солдаты удивляются скверным событиям, которые они приписывают какой-то причине очень далекой, часто за пределами видимости, и утешают себя надеждой на скорое возвращение их удачи, то, что мы видели несколько раз в ходе прошлых войн и слышали от большинства взятых в плен, что король Испании имел повод радоваться восстанию Португалии и Каталонии, поскольку привилегии этого королевства и этой провинции были такого характера, что для получения хоть чего-то от них было необходимо прибегать скорее к мольбе (чаще всего безуспешной), чем к приказу; но если они будут подчинены силой оружия (что несомненно было), их привилегии будут отменены; и король, будучи абсолютным господином, будет получать от этого колоссальный доход, который может помочь ему в новых завоеваниях.

Что касается остроумия, то найдется очень мало испанцев, умеющих вести живой и довольно приятный разговор; и находят agudezas- острОты (использую их термин, который трудно перевести на французский) замечательными. Их тщеславие вне всякого воображения; и, сказать правду, они невыносимы в конечном итоге для любого другого народа, кроме их собственного.

Их верность королю чрезвычайно велика и весьма похвальна, и, хотя они вынуждены в соответствии с политикой скрывать презрение к тем, кто забыл свой долг, придя служить против своего принца, они все-таки держат это в сердце, признавая лишь через силу истинность добродетели, доблесть и твердость принца Конде и то, что только это обстоятельство предотвратило общую гибель их дела в Нидерландах. Их лень и невежество не только [78] касается науки и искусства, но, как правило, почти всего, что происходит за пределами Испании, и даже, можно сказать, мест, где они живут, что совершенно немыслимо.

Бедность среди них высока, возникая из их крайней лени; потому что, если многие из наших французов собрались бы сено косить, собирать зерно и делать кирпич, я думаю, они, чем наживать состояние, уморили бы себя голодом, оставались бы в палатках, не беспокоясь строить дома.

Они довольно умеренны в жизни, но не могут пресытиться женщинами: которые, должен также признать, так красивы, так духовны, так вкрадчивы и доброжелательны, что трудно, не находясь в достаточной немощи, устоять, не поддавшись силе их чар.

Люди высокого звания ведут при дворе почти такой же образ жизни. Они поднимаются очень поздно и видят короля только тогда, когда сопровождают его на мессу, если они гранды; и вечером в комедии, которую они посещают с покрытой головой, но без возможности сидеть, и никогда не говорят с ним, лишь на аудиенции, когда потребность в их делах требует ее испросить.

Комедии и прогулки - развлечения, составляющие их обычаи. Они настолько подчинены им, что только в определенное время отправляются на Пасео-дель-Рио, самое приятное место, которое можно себе представить, и остаются там в чрезмерную жару летом (где есть променад в лье длиной, под деревьями, [79] на твердом песке, где река Мансанарес течет через пятидесят различных небольших каналов), предпочитая это глотанию пыли на Прадо.

Правда, так как это место расположено недалеко от Мадрида, и что вам нужно немного спуститься, чтобы добраться до другого, эта природная лень, о которой я говорил выше, заставляет их предпочесть его.

После десяти вечера каждый выходит сам по себе, и все они остаются до четырех утра с публичными куртизанками, которые имеют так много способов из развлечь, что почти никто не пускается в галантности с благородными женщинами. Расходы их на куртизанок являются чрезмерными, поскольку ничто не кажется им дорогим, если служит их развлечениям.

Большинство грандов разоряет себя из-за актрис; и я видел одну очень уродливую и старую, которую адмирал Кастилии страстно любил и которой отдал более пяти сотен тысяч экю.

Большинство людей в Мадриде проводят летние ночи на лугах и площадях города, где по первому свистку блудницы (которых, можно сказать, там много) прибегают, и можно найти себе пару по своему вкусу; это можно сравнить с гоном оленей, проходящим в конце сентября в лесах. Звучит невероятно, но говорю это, увидев собственными глазами. Такие дамы, называющися tapades, потеряли всякий стыд, даже днем они кидаются на шеи людям, которые кажутся им немного лучше сложенными.

Все виды венерических заболеваний очень распространены; [80], но причина, по которой испанцы почти никогда не излечиваются - лень в процессе лечения и невежество их хирургов; в остальном, я считаю, что большая опасность подхватить эту болезнь есть и в Париже, и в Мадриде.

Безопасность на улицах велика, и ходят там в одиночестве ночью без опасений с рондашем и фонарем; поскольку носить факелы не осмелится ни коннетабль, ни адмирал.

Набожность некоторых испанцев и их религиозный маскарад — это то, что невозможно понять; и нет ничего более смешного, чем наблюдать их на мессе с большими четками висящими в руках, они бормочут патерностеры, сохраняя все вокруг себя, и, следовательно, плохо думая о Боге и его Святой Жертве. Их религиозность больше удобна, и они точны, соблюдая все, что не доставляет им боли. Серьезно наказывают за богохульство имени Бога и человека, который будет говорить против святых и тайн нашей веры, потому что он должен быть сумасшедшим, поскольку совершает преступления, не способные доставить удовольствия; но не покидать самые гнусные места, есть мясо каждую пятницу, открыто содержать около тридцати куртизанок, находящихся рядом и днем, ​​и ночью - для них это не вопрос сомнения. Я говорю лишь о распутниках, число которых велико, потому что надо согласиться с тем, что при любых условиях есть несколько человек твердого благочестия и отличного примера.

Что до монахов, они не знают латынь, не говоря уже о теологии; но многие среди них очень умелы в интригах. Распущенность в некоторых женских монастырях не поддается описанию.

Большие сеньоры почти не ухаживают за фаворитами двора, и свобода говорить об этом гораздо больше, чем принято в других местах. С ним можно поссориться, но не с королем, и он вполне может лишить их должности и милости; но не принося им пользы, не принесет и вреда; и не солгу, что гранды Испании первого класса не приходят в восторг, когда получают командование армией или управление провинциями, предпочитая сладостность распутной жизни Мадрида; и единственная обязанность, которой, как я заметил, они придают значение, это должность дворянина покоев - прислуживание королю за столом, при одевании и раздевании, когда они пользуются в течение недели обществом Его Величества, имея привилегию, которой все другие лишены.

Презрение этих господ к людям, идущим на войну, или к тем, кто был там, почти невообразимое.

Я видел дона Франсиско де Меннесеса, столь доблестно защищавшего Валансьен от М. де Тюренна, что никто не мог взять его контр-эскарп, и неизвестного в Мадриде в нашу бытность там. Он не мог приветствовать ни короля, ни адмирала Кастилии, и маршал де Грамон познакомил его с адмиралом, который [82] никогда и не слышал о доне Франсиско де Меннесесе и его роли в снятии осады Валансьена, что необычно.

Удивительно, что в этой огромной империи все те, о котором я говорю, имевшие возможность командовать армиями сводились к дону Хуану Австрийскому, очень посредственному капитану, к графу Фуэнсалданье, ничего не понимавшему в войне и крайне не любившему ее, маркизу де Карасену и графу Мортаре, которые к тому же были, если это возможно сказать, еще более глупы, чем двое других.

Обучение их детей похоже на то, что было у их предков, то есть они учатся без наук и упражнений; и я не думаю, что из всех грандов, с которыми мне приходилось иметь дело, можно было найти хотя бы одного, кто знал, как назвать свое имя.

Маркиз Эличе обладал чрезвычайно любопытной библиотекой, полной самых замечательных рукописей, содержащей важнейшие письма и дела монархии от Карла V до сего дня, но о нем можно утверждать то же, что Тассони сказал в "Секкье.." [«Похищенное ведро» (La Secchia rapita)] о монсеньоре Боскетти [Boschetti, епископ Модены]: Non dava troppo il guasto à la scrittura (Это не доставляло особых хлопот написанию), и невежество грандов Испании во многих вопросах иногда так удивительно, что невозможно удержаться от смеха, и заслуживает привести здесь несколько примеров. Папский нунций рассказал в один прекрасный день маршалу де Грамону в Мадриде, как пришло известие о том, что венецианцы выиграли битву против турок, и один испанский гранд спросил его с замечательным дружелюбием: Quien era verey à Venezia( А кто вице-король в Венеции)? [83] После чего тот ответил очень любезно, что он может спросить г-на венецианского посла, который был неподалеку от них; от чего он воздержался по счастливой случайности, так как уверен, что панталон [прозвище венецианцев] дал бы ему такой ответ, который заслуживала дикость вопроса.

Посол императора однажды рассказал маршалу де Грамону про еще одного гранда первого ранга, выведывавшего у него, si Alemagna era buena ciudad y si avia tambien carneros, como en Espana (действительно ли Германия большой город, где такие же овцы, как в Испании)?; и многие другие подобные нелепости, которые я не привожу.

Наконец, можно говорить перед большинством этих господ на немецком, итальянском, латинском и французском языках, но они не различают их; они не имеют никакого любопытства увидеть зарубежные страны и тем более узнать, что там происходит. Я очень постарался, насколько это возможно, изучить, в чем заключается это величие, которое заставляет их обращаться на равных со всеми суверенными князьями.

Это правда, что есть чрезвычайно прославленные нации, чьи старшинство и союзы неоспоримы, но несмотря на все внешние признаки, сопровождающие величие и отличающие людей от обычных, оставляя печать общего уважения в сознании, я не мог бы отметить ни одного ни в количестве их слуг, которое весьма невелико; ни в их столе, поскольку нет ни одного дома, куда можно отправиться поесть; ни в их конюшнях, в которых встречаются только две упряжки мулов и пять или [84] шесть старых лошадей, обученных для боя быков.

Что касается их одежды, то достойно похвалы, что роскошь не проникла к ним; потому что расходы могущественного сеньора, который одевается наилучшим образом, не превышает ста экю в год; и два или три [воротника] golilas по два реала каждая, это все, что им стОит в стирке, потому что белая рубашка определенно не в моде даже среди самых галантных, и, когда удивляются совершенно резонно, почему люди, обладающие большими состояниеми (ибо уверен, что они таковы) никогда не потратят на это ни су, получают в ответ, что женщины их губят, и бой быков стоит им миллионы; и за это надо заплатить презренной монетой.

После всего услышанного о великих людях, принимавших участие в управлении монархией во времена Фердинанда [Арагонского], Карла V, Филиппа II, я думал, что дети унаследовали свет своих отцов ; и однажды я слушал с большим воодушевлением рассказ о деде из уст герцога Альбы, которого мы видели в последнее время послом во Франции, и который был очень хорошим дворянином, но и одним из самых невежественным людей, который, к сожалению, взявшись рассказать историю своего деда, управлявшего Нидерландами и вызвавшего их восстание, не мог вспомнить имя принца Оранского, постоянно используя вместо него слово el rebelde (мятежник).

Адмирал Кастилии был хорошо сложеным и любезным, с довольно хорошим умом...[85] Он был занят только своим величием, своими актрисами и удовольствиями и совершенно не заботился о войне, в которой он мог бы преуспеть, если бы хотел служить.

У коннетебля Кастилии было приятное лицо и много мягкости в уме. Он был кавалерийским генералом в Каталонии, защищал Жирону, и снял осаду маршала Окинкура; некоторое время управлял Миланом, затем быстро вернулся в Мадрид, где ему оказалось так хорошо и спокойно, что больше испанский король был не в силах отправить его в другое место.

Герцог де Медина де Лас Торрес [видимо, Ramiro Núñez de Guzmán (León, c. 1600 - Madrid, 1668] был очень хорош как телом, так и умом, его щедрость была чрезвычайной, и я наблюдал, как он отдал королю, как перчатки, гобелен, сделанный в Неаполе, стоивший ему двести тысяч экю, когда ЕКВ, приехав к нему домой, обнаружил, что гобелен ему нравится. У него было достаточно знаний о делах изнутри и вне монархии, и даже сверх того, что привычно для человека его ранга; и хотя с фаворитом он не ладил, он не преминул поддерживать достоинство своего звания и происхождения и ценился королем.

   

      

   

Маркиз Эличе (Liche) и граф Монтеррей имели немного благообразия, талантов и заслуг для сыновей фаворита [дона Луиса де Харо].

Что касается других грандов, с которыми я встречался, то tienen [86] partes tan limitadas (их интеллект был настолько ограничен), что можно проигнорировать их. Происхождения дон Луис Мендес де Харо [Luis Méndez de Haro y Guzmán, VI marqués de Carpio, I Duque de Montoro y II Conde-Duque de Olivares, Valladolid, 1598 – Madrid, 26.11.1661, испанский генерал и политик, сын сестры графа-герцога Оливареса] был выдающегося: он имел совершенное знание дел в рамках испанской монархии, и посредственное иностранных; резолюции принимал медленно и неуверенно, его трудолюбие было замечательно, но то, что он делал не предназначалось для чудес. Он имел у своего господина неограниченный кредит доверия; его управление было значительно менее суровым, чем у Оливареса; в его обещаниях было много честности и чести; богатство его было непомерным, но оно досталось ему скорее по наследству, а не из-за фавора.

Его два сына были женаты; маркиз Эличе женился на дочери герцога Медина-Сели, которая была самой красивой женщиной во всей Испании, и граф Монтеррей - на наследнице, давшей ему это имя. Оба они были бездетны: эти двое были самыми уродливыми мужчинами из всех, кого я когда-либо видел в моей жизни, но, в качестве награды, дамы, их сестры, были еще несравненно некрасивее: старшая вышла замуж за графа Ньебла, старшего сына герцога Медина-Сидония, и если что-нибудь может превзойти уродливость женщины, так это бездарность ее мужа.

Таков был состав семейства дона Луиса, которому посчастливилось заключить, при плачевном состоянии дел его хозяина, мир, который не был, по правде, настолько выгодным, как предыдущие; но не зря он последовал примеру мудрого хирурга, смело отрезающего руку пациента ради спасения его жизни, и, рассматривая Фландрию [87] без людей и без денег, справедливо счел за лучшее отдать нам завоеванное там, чем потерять все, и еще добавить Авен (Avesnes, Франция), Мариенбург и Филлипвиль (Philippeville, Бельгия), чем отказаться от интересов принца [Конде], который поддерживал Испанию с такой честью и доверием: пример, имевший бы опасные последствия и совершенно противоречащий политике нации, взгляды которой простираются так далеко, и которая смотрит в будущее более пристально, чем в настоящее.

   

Страницы по теме:

Испанское посольство