Последние годы жизни маршала де Грамона: кончина кардинала Мазарини - полк Французской гвардии - триумф и смерть графа де Гиша - оборона Байонны
(1660 - 1678)

   

Год 1660

   

Я возвращаюсь к браку короля, который был заключен, как я уже говорил раньше, когда Его Величество, королева, его мать, выехали из Тулузы ранней весной и прибыли в Сен-Жан-де-Люз чтобы встретить инфанту на границе.

Встреча двух королей состоялась на острове Фазанов, где кардинал Мазарини и дон Луис де Харо подписали мир.

Я не буду вдаваться в подробности этой великолепной церемонии, посклдьку несколько перьев, лучших и более изящных, чем мое, достаточно посвятили этому вопросу; скажу лишь, что каждая сторона сделала все возможное, чтобы показать свою радость и воздать честь своему господину, в чем и французы, и испанцы преуспели.

Король сопроводил инфанту в Сен-Жан-де-Люз, где к великому удовлетворению всей Франции на следующий день состоялось венчание; а затем король двинулся со всем двором обратно в Париж, куда королева вступила и была принята с пышностью и великолепием царственного величия, и принцесса эта обладала достоинствами и очаровательными качествами [88]; потому можно без лести сказать, что не было никого выше королевы в красоте или щедрости сердца; и никогда не было столь идеальной пары, как король и она.

Зима проходила в балетах, ассамблеях, комедиях и великолепных праздниках; и король, молодой, галантный и самый любезный из людей, ежедневно изобретал новые способы развлечь королеву и доставить ей удовольствие, в чем он без труда добился успеха; потому что она любила его до обожания вплоть до самой своей смерти.

Кардинал, со своей стороны, торжествовал от всего сделанного им и все еще находил себя первым человеком государства, и, пребывая на высоте положения, мог быть счастлив, как папа (godere il papato), и радовался с избранными друзьями, которые были наиболее достойными и самые честными людьми Франции, во главе с маршалом де Грамоном: это были игры, застолья и пиршества. Никогда двор не был так наполнен радостью, галантностью и роскошью, как тогда.

Все придворные сверкали золотом; и их исключительное великолепие в одежде и превосходные экипажи делали честь их господину, создавая самый блестящий двор и первый во вселенной.

   

Год 1661

   

Ранней весной 1661 кардинал, чувствуя сильные боли из-за подагры, покинул Париж, отправившись в [89] Венсенн, который был его любимым домом, построенным в соответствии с его желанием находиться в более непринужденной обстановке, отстранившись от большого мира, который начал его утомлять в его страданиях; и, имея лучший ум и большую твердость, он, уходя, дал мир Европе, женил короля к своему удовлетворению, не желая ничего большего для собственной славы и будучи, кроме того, осыпанным богатством и почестями, он надумал, как человек мудрый, оставить промежуток между жизнью и смертью, проведя его достаточно удаленно в Венсенне, однако с избранными друзьями, которых он, не жалея никогда о том, оставил при себе.

Его болезнь усиливалась, и подагра начала достигать груди, когда король и обе королевы приехали и обосновались в Венсенне, чтобы быть ближе к нему и знать о течении его болезни.

Два месяца спустя водянка полностью сформировалась; и Вало, первый королевский врач, не отходивший от его кровати, сказал ему, что искусство медицины ничего не может поделать для противодействия болезни, и все в руках Бога. Он принял этот роковой приговор с мужеством и твердостью героя. За два дня до своей смерти он послал умолять короля, чтобы тот навестил его; и рассказал ему все, что такой человек, как он, может донести до молодого принца, которого он всегда уважал и нежно любил, в образовании которого он принял такое большое участие, обучая его искусству править, усвоенному им так хорошо, что с тех пор он практиковал его больше всех королей в мире.

[90] Король крайне расчувствовался с кардиналом и сожалел об утрате столь достойного и верного служителя, насколько принцы в состоянии жалеть о тех, кто верой и правдой служил им всю свою жизнь и кто уже не в состоянии сделать это; т.е. после смерти кардинала он больше не вел разговоров о его служении. Однако это не удивительно, это то, что было во все времена и то, что продлится до конца света. Поэтому не следует ни удивляться, ни позволять беспокоиться на предмет своего долга ни на мгновение и служить своему господину на протяжении всей его жизни с тем рвением и преданностью, каким обязаны.

Маршал де Грамон всегда присутствовал у кардинала до последнего его вздоха, и он потерял в нем защитника и друга, каких мы немного находим в жизни, и он никогда не терял из памяти всех обязательств, имевшихся перед ним, и, можно сказать, что его благодарность кардиналу оствалась при нем навсегда.

На следующий день после кончины кардинала изменились все дела при дворе: король, будучи цветущего возраста и в окружении своих развлечений, только встал во главе государства и отдал себя целиком делам, что он продолжал делать в ходе своего долгого и славного царствования. Королева, его мать, долгое время бывшая регентшей, не принимала никакого дальнейшего участия в государственных делах; также, как и принцы крови, и величайшие сеньоры Франции, до того были допущенные к советам и составлявшие блестящую компанию.

Министры сформировали [91] свой узкий круг: М.Ле Телье - для войны, M.де Лионн - иностранные дела, и М.Кольбер - финансы; все остальное было упразднено, и M.Фуке, которого прочили на место кардинала, был помещен в заточение, где он и закончил свои дни.

У нас есть основания полагать, что политика короля была замечательна и лучше, чем любая другая, потому что в течение всего времени, пока она длилась, лодка управлялась таким образом, что в результате великих действий, совершенных им лично, он стал грозой всей Европы благодаря мудрости его правительства, что было обусловлено только его умом; и он всегда, до самой смерти был бы арбитром Европы, и если бы его распоряжения были тщательно исполнены, то мы не попали в несчастье больше, чем однажды.

После этого небольшого отступления, которое, я думаю, было к месту, я собираюсь вернуться к жизни маршала де Грамона при дворе. Хотя он был в возрасте гораздо более старшем, чем король, и человек, которому уже около шестидесяти, едва ли может угнаться за тем, кому двадцать три, однако маршал де Грамон имел молодой ум и все время не переставал бесконечно радовать короля; и делал это так усердно и любезно, что король не мог обойтись без него.

Почетная и выдающаяся роль его при дворе дала ему большую значимость: и придворные, [92] и иностранцы, видели его дом, его расположение и все достоинства на службе его господина.

   

Год 1662

   

Через год после смерти кардинала герцог д'Эпернон, который был генерал-полковником французской инфантерии, умер, и король счел нужным упразднить эту должность, авторитет и кредит которой был слишком большой.

Он тут же направил к маршалу де Грамону сказать ему о своем решении, на глазах всего двора дав ему должность полковника французской гвардии, созданную для него, и которая больше не имела подчинения генерал-полковнику, став первой и самой важной в государстве. Маршал получил это особое благоволение со всем уважением и признанием того, что он имел; и можно также сказать, что с тех пор он служил в качестве главы полка с честью и к удовлетворению короля; никогда никто не жил с таким великолепием и благородством, как он, вплоть до той злосчастной катастрофы, заставившей его избавиться от этой должности до его смерти, несмотря на все возражения короля, желающего остановить его.

Но судьба предначертала, что должно быть так, и, хотя Его Величество дал мне свидетельства неизмеримой доброты, я не и не ждал, что эта должность со временем вернется в мой дом, и в настоящее время осуществляется герцогом де Гишем, моим сыном. Маршал де Грамон был двенадцать лет полковником гвардии и придворным наиболее тонким и самым выдающимся [93] при дворе.

Он последовал за королем в его первую кампанию во Фландрии; и хотя у него там было много дел, и M.де Тюренн стоял во главе армии, он не преминул ходить траншею в качестве простого полковника гвардии при осадах Турне и Дуэ, подчиняясь генералам, которые были его адъютантами, когда он командовал войсками с Великим принцем Конде. Маршала де Грамона можно было отметить за его абсолютную преданность королю, его слепое повиновение его воле; ибо он был выше ложной и дурной славы и делал то, что угодно было его господину.

Кампания во Фландрии закончилась, он отправился в свои губернаторства, где, как думал, его присутствие будет полезным для службы королю.

Во время своего пребывания там он получил милость для графа де Гиша, своего сына, и возвращение того ко двору, при условии, что тот больше не будет возглавлять гвардию как наследующий; это чрезвычайно подействовало на маршала, и в конце концов побудило его принять, как я уже сказал, плохое решение продать свою должность, видя, что мой брат не мог согласиться, чтобы она была у меня, будучи лишен ее:

Это должно научить людей держать поводья в руке, когда дело доходит до важных вопросов, и жертвовать некоторыми порывами мщения, которые затем оборачиваются против них.

   

Год 1672

   

Год спустя король начал знаменитую и удивительную кампанию в Голландии, в которую потомки будут верить с трудом; потому что он подчинил своей власти менее чем за три месяца, все то, где Филипп II (который не претендовал на меньшее, чем на вселенскую монархию) потерпел неудачу после тридцати лет войны.

В начале этой кампании король стал свидетелем блестящей и беспрецедентной акции графа де Гиша, который пересек Рейн вплавь в Толюи (Tholus) в его присутствии во главе всей кавалерии, последовавшей за ним, и победив врага в бою на другой стороне этой быстрой реки. Он обнял его у всех на глазах и сказал ему, что забыл его прошлое поведение, которым он не имел основания быть удовлетворенным, и возвращает ему старую дружбу; он очень сожалел, что маршал де Грамон отказался от должности, вопреки его воле; но он заверил его, что впредь более не будет в его персоне ничего значительного, чего бы он не предпочел.

Эти чарующие слова сопровождались всем, что король хотел бы сказать, когда желал кого-то порадовать.

Граф де Гиш закончил кампанию и вернулся к двору с почестями, [95] славой и почетом от своего господина; и все было бы для него удачно, если бы зимой он знал, как воспользоваться доброжелательностью короля и привязанностью Его Величества к нему; и если бы он был покорным и придворным, каким следовало бы, то несомненно, что вскоре он оказался бы во главе дел и одним из первых людей в государстве: и ибо можно без лести сказать, что никто не обладал лучшими качествами и что из избытка превосходного, имевшегося в нем, можно было бы составить две совершенные персоны.

Но он нашел секрет испортить все это самонадеянностью, которая была и непозволительна, и не к месту; потому что он хотел всегда держать все под контролем и решать все самостоятельно, когда требовалось лишь слушать и проявлять гибкость; это привлекло к нему всеобщую зависть, и, наконец, своего рода отчуждение со стороны короля, которое сказалось на его голове (тронулся умом?), а затем привело к смерти, потому что он не мог противостоять повторяющимся проявлениям антипатии.

Он умер в Кройцнахе рядом Майнцем, на моих руках, во время следующей кампании 1673 г.

   

Год 1674

   

Год спустя, когда испанцы вмешались в войну на стороне голландцев, король двинулся в апреле в Франш-Конте и завоевал его за три недели; потому что, осуществляя это и собираясь на войну, он не был доволен полумерами, и ничто не могло рассчитывать противостоять силе его войск, его мужеству и расчету его начинаний.

В день начала осады Доля король велел [96] призвать меня вечером к себе в комнату, где я и нашел его в одиночестве; он оказал мне честь, сказвв, что нуждается во мне в деле самом насущном и наиважнейшем, в котором я не менее его заинтересован; это был вопрос потери или сохранения Байонны. Он только что получил сообщение от М.Кольбера, в котором тот очень уверенно утверждал, что принц Оранский сформировал силы для атаки Байонны и значительно вооружил свой флот, уже находящийся под парусами и не имеющий другого объекта, кроме этого, и на котором находились перед посадкой свыше восемнадцати тысяч человек со всем необходимым для осады, а в состав флота входили шестьдесят линейных кораблей и более ста транспортных судов, которые должны встать на якорь в Пассаже (Passage), знаменитом испанском порту; и испанская пехоты, находящаяся в Гипускоа должна была присоединиться к голландским восемнадцати тысячам пехотинцев под командованием графа Хорна, а затем идти прямо к Байонне, так давно пренебрегаемой, что взять ее можно было с ходу, и особенно выделялись две бреши в куртине, где мог подняться передовой батальон; снаружи ничего, нет рва, нет пушек, готовых к стрельбе, мало оружия, лишь десять тысяч фунтов пороха на всех, и весь гарнизон состоит из пятидесяти старых негодяев в двух замках и городской гвардии во главе с мэром, который при первом же пушечном выстреле несомненно откроет ворота.

После этой детали, которую король сообщил мне, [97] когда он сам прочитал мне письма г-на Кольбера и уведомления, присланные ему из Голландии, он почтил меня очень нежными объятиями и сказал, что маршал де Грамон разбит подагрой в Париже, где он оставался, что ему некому довериться, кроме как на мне, и что я должен немедленно уехать, двигаясь не останавливаясь ни днем, ни ночью, чтобы попытаться добраться до Байонны, прежде чем флот врагов сможет прибыть в Пассаж, потому как он был убежден, что мое присутствие может исправить многие вещи, и, имея полномочия и будучи любимым, как я в этой провинции, вдохновлю многих людей, знающих меня в Байонне, присоединятся ко мне, что не сделали бы ради мэра; в остальном он дал мне полную власть действовать по моему усмотрению, обещая одобрение всех моих действий.

Король тут же предоставил мне аккредитив в Лион для получения всех денег, которые могли мне понадобиться, и которые, тем не менее, я не хотел использовать.

И поскольку Его Величество был убежден (вражеский флот уже появился у побережья Пуату), что я могу обнаружить Байонну уже осажденной, , мой мой приказ был войти любой ценой, как говорится, в дверь или в окно.

После, преклонив колени и уверив, что исполню свой долг и не упущу ничего, что подтвердит мое рвение и преданность ему, я сел на лошадь и прибыл из Доля в Байонну на шестой день [преодолев около 1000 км].

На самом деле, я не спал много в дороге; и красоты Монпелье, где я проезжал, не задержали мне больше, чем было разумно.

[98] Прибыв в Байонну, я нашел, что дела обстоят еще хуже, чем представил мне король; но, к счастью, никакие корабли еще не прибыли в Пассаж, и это дало мне некоторое облегчение и некоторую надежду на предотвращение смертельного удара, угрожавшего этому важному месту; хотя я не был очень значимым человеком, мое присутствие произвело хороший эффект.

Я начал с того, что больше всего считал нужным, а именно с заделки проломов и прикрытия города. На это ушло четыре дня, и и количества задействованных рабочих хватило бы на хороший парусник, и они даже не желали денег. Я проложил что-то вроде крытой дороги, вырыл рвы, поместил пушки на лафеты: оружие мне доставили из Беарна.

Я послал депешу в Тулузу, отправил курьера к Дютерону, морскому интенданту в Рошфоре и моему близкому другу, сообщив ему об экстремальной ситуации, в который нахожусь, не имея достаточно мушкетов и испытывая недостаток пороха, и прося его отправить мне незамедлительно легкий фрегат; я имел приказ короля обратиться к нему, и я, вероятно, мог быть атакован; каждое мгновение было драгоценным, и он не мог переусердствовать, потому что вражеский флот прибыл в Пассаж и ничто не могло более помешать ему идти по морю в Байонну.

Мне дали то, что я просил; и на шестой день прибыл ожидаемый мною фрегат, пройдя с ветром в реку и доставиа мне двести тысяч пороха и три тысячи ружей, которые были очень кстати. [99] Слух об осаде Байонны распространился повсюду, и многие знали, что король направил меня из Франш-Конте защищать ее, и не было ни одного сына доброго отца и доброй матери во всех соседних провинциях, кто не пожелал бы внести свой вклад в оборону данного места, бывшего ключом к королевству; так что на восьмой день у меня было более семисот дворян из Беарна, Гиени, Перигора, явившихся ко мне и не оставлявших меня до момента ухода флота противника.

Я послал за отрядами беарнцев, насчитывавшими три тысячи человек; взял тысячу из Лабурда, столько же из Нижней Наварры, более двенадцати сотен я привел моих земель. Это позволило собрать достаточно большой пехотный корпус, чтобы суметь защититься от нескольких попыток, которых я должен был опасаться со стороны врагов; осада как таковая меня не волновала, поскольку я твердо знал, что враги не в состоянии сформировать ее; и что адмирал Тромп слишком хорошо знаком с ураганами у берегов Бискайского залива, чтобы оставаться там какое-то время с флотом из более чем 160 парусов. Я признаю, что вздохнул; ибо предпринял все необходимое, и, если бы они захотели осадить город, был убежден, что они не смогут, и я выйду из ситуации с честью и славой.

Через пятнадцать дней флот появился в поле зрения Байонны и стал на якорь в Пассаже; что заставило меня написать в Сан-Себастьян алькальдам, которые являются хозяевами этих краев, и с которыми я подписал [100] соглашение о сообщении через границы годом ранее, что прежде, чем флот Голландии, стоящий в их портах, атакует меня, я был очень рад сообщить им, что нахожусь в Байонне с отрядом войск, достаточно большим, чтобы не бояться ничего, о чем они уже знают не только от меня, и в случае поддержки ими высадки вражеских войск, если на землю Франции ступит хотя бы один голландец, я восприму это как открытый разрыв договора, который они заключили со мной, кроме того, что если г-н Тромп и граф Хорн решатся подойти к Байонне, они не причинят мне особого вреда, а вернутся поспешно и с позором на свои корабли; но после того, я даю им слово, что за возвращение будет стоить заутрени; и, когда флот будут выведен (я заверяю их, это неизбежно произойдет), у меня больше не будет вопросов о мире и согласии на наших границах, и я буду вести против них самую жестокую войну, и что благодаря имеющемуся у меня превосходству войск способен пройти с огнем вплоть до Виттории, разрушая их страну навсегда.

Мое письмо произвело ожидаемый мною эффект; поскольку адмирал Тромп и граф Хорн запросили от имени своих высших хозяев, чтобы хунта страны была собрана в Сен-Себастьяне в соответствии с договором с Его Католическим Величеством для обеспечения поставок Бискайей и Гипускоа войск, артиллерии и боеприпасов, необходимых для осуществления [101] плана осады Байонны, руководители хунты ответили, что флот прибыл слишком поздно, и то, что было легко двумя неделями ранее из-за заброшенности, в которой пребывала Байонна, теперь стало невыполнимым из-за многочисленного гарнизона, в котором находилось большое количество дворян, пришедших ко мне, и хорошего состояния, в которое я привел это место. Таким образом, они могут вернуться, как пришли; что страна не предоставит ничего из того, о чем они просили, и народы Бискайи и Гипускоа крайне против, потому что попытка, которая отныне может быть только бесплодной, нарушит договор, который они подписали со мною, и вступление в войну явится крахом их страны из-за полного прекращения торговли с Францией.

Во время конфликта между хунтой и голландскими генералами маршал де Грамон, которому король отослал из Франш-Конте приказ, данный мне, срочно отправляться в Байонну, как и сообщение о надвигающейся опасности, в которой находилось это место, решился сразу, несмотря на свою жестокую подагру, заложить лошадей в свою карету, и прибыл на тринадцатый день в Байонну.

Известие о прибытии маршала де Грамона в Байонну дошло на следующий день до Сан-Себастьяна; и испанцы, считая, что такой человек, как он, и его участие, только усилит нас, объявили адмиралу Тромпу и графу Хорну, что они не потерпят их высадку, и вся страна поднимется против них, взяв в руки оружие, если они немедленно не поднимут паруса.

Эта лаконичная речь [102] им не понравилась; но, так как у них не было достаточно сил, им пришлось подчиняться, и Тромп, имевший совершенное знание моря, где они находились, более бурного во время равноденствия, и справедливо опасаясь морских ветров, не заставил повторять себе дважды и отплыл на следующий день, чтобы вернуться к Каналу: в этом он продемонстрировал разумность и большие знания; потому что, если бы он задержался еще на двадцать четыре часа, ветер, которого он так опасался, начался, и такой яростный, что весь его флот был бы уничтожен в бухте, на полном скал побережье от Сан-Себастьяна до Кабретона, и у него больше не имелось бы возможности выйти; это был бы прекрасный улов, и общая потеря для Штатов была бы невиданной. Вот что было результатом предполагаемой осады Байонны, которой король имел столько оснований опасаться, и как спаслись от нее.

Маршал де Грамон поспешил немедленно отправить меня к королю с новостями, которые тот получил с радостью; и он, казалось, остался доволен рвением и умом, с которыми ему оказали услугу, тем более, когда на сто пятьдесят лье от Байонны не было никого из регулярных войск, чтобы прийти на помощь; что доказывает совершенно ясно, что люди, имеющие имя и приверженцев могут при необходимости их использовать, и стоят по крайней мере столько же, сколько распорядители, действующие с деспотическим авторитетом во всех провинциях, но оно это уже не мое дело, и я вернусь [103], чтобы завершить рассказ про жизнь маршала Грамона.

   

* * *

   

Когда я вернулся ко двору, король приказал мне сказать маршалу де Грамону, что до тех пор, пока здоровье позволяет ему, он хочет, чтобы тот не проводил зиму в Байонне и вернулся к его персоне, приказ, который маршал охотно выполнил, потому как страстно любил короля, с которым провел часть своей жизни, и с трудом приспосабливался к пребыванию в провинции, едва ли подходящему для такого придворного, как он.

Он был принят замечательно, и всегда со своего рода отличием со стороны его господина; но, поскольку он начал стареть, двор довольно сильно отличался от того, к которому он привык; граф де Гиш, его старший сын, умер, он сам не имел должности, и я тоже; люди в возрасте доставляют неудобства, как бы хороши они не были, зачастую становятся обузой для молодых людей, и вместо того, чтобы искать, их стараются избегать; эти люди, раньше буквально не покидавшие его дом, приходили туда только из остатков приличия, и иногда он оставался один и погружался в размышления, что омрачало его нрав: все это поразило его и произвело такое сильное впечатление, что он решил, как мудрый человек, сделать интервал между жизнью и смертью и покинуть двор, хотя и не был распложен завершить оставшуюся часть своей карьеры дома, в спокойствии и расслабленности.

   

Король отправился в феврале 1677 г. на осады Валансьена и Камбре; и маршал де Грамон под предлогом, что Байонна была подвергнута опасности два года [104] назад, и с тех пор не было принято никаких мер предосторожности, потому М. де Лувуа заботившийся мало о том, что не было перед его глазами, молил короля о том (я же служил во Фландрии с его персоной), что он должен вернуться, дабы избежать новой попытки противника, которая могла произойти, не случись без чуда: именно эту причину он использовал, для правдоподобного предлога уехать; но реально удалялся преднамеренно, обдуманно и полный решимости.

Тем не менее, его уход доставил королю боль, и по-человечески он сделал все, что мог, чтобы отговорить его, но напрасно: пришел час его, и надо было отдать дань естеству. Король вернулся из Фландрии через три месяца, победив в своей обычной манере; и, находясь в Сен-Жермене, узнал от меня о смерти маршала де Грамона, который запомнился ему жизнью полной убежденности в милосердие Бога, рвением и верностью своему господину, нежно любимому им до последнего вздоха.

   

Страницы по теме:

Маршал де Грамон,   Антуан IV Шарль,   Арман де Грамон