Жюль Мишле
Мадам Генриетта Английская
(Jules Michelet, Madame Henriette d’Angleterre)

Revue des Deux Mondes, 1859

   

   

   

   

II

   

Портрет в Лувре, сильная картина неизвестного автора. Он изображает маленькую комнату, где, похоже, присутствует огонь. Возможно, художник, посредственный живописец, но в тот день перед таким оригиналом он преображается. Это лицо великого творца, значительного не менее Создателя, каждым взглядом дававшего жизнь.

Мужская сила необычайна, вместе с большой мягкостью, преданностью, честью. Ничего более откровенного и ясного. Губа чувственная, а нос - немного толстоват, буржуазная черта, которую художник посчитал достойной облагородить кружевом. В чем смысл? Мы не думаем об этом. Энергия жизни, находящаяся в этом черном глазу, поглощает, и мы больше ничего не видим. Мы чувствуем жар, он жжет с десяти шагов.

Этот портрет Мольера прекрасно расположен, очень близок к тому, что принадлежит Пюже. (1)

   

(1) - Пьер Пюже (Pierre Puget; 16.10.1620 года, Марсель — 2.12.1694 года, Марсель) — французский живописец, скульптор, архитектор и инженер

   

   

      

   

Это два момента века. В первом (сорокалетнем мужчине) - импульс, борьба, но это снова надежда. Во втором, увы! очень старая, давняя привычка страдать и видеть страдания, болезненная нежность, дряблая и морщинистая, слишком болезненная внешность. Контраст с Мольером? В этом пожирающий вулкан, страдания, находящиеся внутри, но не менее видимо. Возникает яростный огонь, от которого краснеет кожа, даже на лбу. Каждый врач сказал бы: «Вот человек с огромной энергией, но которого коснулась болезнь».

Это сила, сила захватывающая очень подвижный объект, видящий, ловящий живую возможность, летящую, светлую и безвозвратную. Иногда говорят, что запечатлевают, чтобы увидеть. Здесь правильно сказать: глядя, запечатлевает. Полагают, что его глубокие работы появились в результате стечения обстоятельств, в один день. То, что было невозможно ни до, ни после: например, Тартюф.

Сравнивать Мольера с Шекспиром - полное безумие. Шекспир не жил в покоях Елизаветы. Этот возвышенный мечтатель обитал в своем собственном театре; хотя, если он и был занят, у него имелся досуг для фантазий. Мольер был разделен, раздираемый между двумя своими ролями, но, прежде всего, он - камердинер короля, готовящий королевскую постель, всегда при дворе, этом поле битвы, ловящий настоящее с минуты на минуту и угадывая следующий день. Это великое усилие продолжалось семь или восемь лет, и Мольер погиб там. Перед «Жеманницами», странствующий импровизатор, он сделал наброски для своей труппы. После «Мизантропа» он по-прежнему великий художник или могущественный шут; но это уже не наш Мольер, в смысле, Мольер революции, бичеватель лицемеров.

Вернемся к «Каменному пиру», дону Хуану, к тартюфу (притворщику) в любви. Чем захватывает эта фреска, резкая ко времени и вовремя, это отвага уместности. Итальянцы только что сыграли на своем языке эту старую испанскую пьесу. Мольера с его труппой просят сделать французского дона Хуана. Смелый от этого предлога, он вмешался в интригу двора и нанес маркизам решительный и ужасный удар. Мольер рисковал всем; невозможно было знать, как закончится кризис. Мадам, томясь в своей новой беременности, почти не у дел, сокрушена, померкла. Олимпия возвращается. Вард за оскорбление Мадам не имел другого наказания, кроме легкой прогулки в Бастилию, куда весь двор, маркизы и прекрасные дамы, отправляется навестить его.

Пьеса была плохо принята. Публика была холодна. Мольер упорствовал, играл пятнадцать раз, пятнадцать раз подряд, и подчинял придворных. Глядя на короля, изумлялись; но Мольер лучше всех видел мысль хозяина. 15 февраля он сыграл то, что должно было быть сделано 30 марта. То, что Вард привел двор в Бастилию, не понравилось королю. То, что он торжествовал в своей опале и издевался над двумя тронами, было непомерным. Король привлек его сообщника к объяснению по поводу анонимного письма и их клеветы (2), когда дошли до того, чтобы ссорить нас с Англией, истинный случай lèse-majesté (оскорбление величества, измена).

   

(2) - Видимо, намек на объяснительную Гиша по поводу «испанского письма».

   

Кольбер, по состоянию на предыдущий год, объявил о большом судебном разбирательстве, которое будет сделано по всей Франции. Он хотел, чтобы король, подражая своим предкам, верхом на лошади, взяв меч правосудия, предпринял свою королевскую поездку лично, против маленьких провинциальных королей. Что могло быть лучше для начала этого великого процесса правосудия, чем ударить сначала в своем дворце, в своем доме, у своих друзей, в этом льстивом и насмешливом дворе, в запутанном деле, где играли с самим королем?

Двор, вопреки Мольеру, восхищался доном Хуаном, находя его прекрасным дворянином. Он лжет, он обманывает, ввергает в отчаяние тех, кто его любит - чудесно; слезы - признание успеха. Он бьет того, кто спасает его жизнь ... Но тот - крестьянин, мы смеемся. Он храбр, он исключительно необходим, он искупит все, отважившись на ад, и преисподняя жадно поглощает его, он не унижен. Таким образом, нет и нравственности. Мольер, казалось, пропускает удар. Он не осмелился унизить дона Хуана. Сам король не решился бы на это. У него был предел слабости для дворянства; несмотря на Кольбера, у него весь дом - дворяне. Дон Хуан-мошенник (из «Мещанина во дворянстве»), дон Хуан-шпион, как и Вард, мог бы противостоять королю в пьесе. Мольер, разящий менее сильно, подошел намного ближе к цели. Интерес, который двор показал к дону Хуану, мог только раздражать короля, и его суждение было только более строгим.

30 марта рука командора, эта каменная длань, запечатала Фуке в гробнице, сжала Варда, отправив его за двести лье и погрузив в подземелье цитадели. Олимпия была изгнана из Парижа; ее салон, как интригующий и своднический, был закрыт. Вард оставался там восемнадцать месяцев, и только через двадцать лет он вырвался из Эг-Морта, старого маленького порта. Он не появлялся, пока жил Кольбер. Чтобы выйти, там были предприняты невероятные усилия и последнее раболепие, что его ярко характеризовало. Короче говоря, наконец получив прощение, он страдал в Версале, у него была деликатность сделаться презираемым. Он был в одежде того времени, когда он покинул двор. Смеялись, король тоже, и он был разоружен. «Сир, - сказал старый шут, - когда вызывают недовольство Вашего Величества, это не только печально, но и смешно». Вот чего дону Хуану Мольера не хватает, чтобы быть правдой и историей, так это низости и раболепия. Инструкции Кольбера о судебных разбирательствах против провинциальных тиранов, его расследования, рассказывают нам о них гораздо больше. Там Дон Хуан - пожиратель общественного блага, дерзкий вор у своих вассалов, сроднившийся с судьями и использующий их в своих интересах.

Примерно в это же время все увидели наступление войны, и двор радовался. Двое людей на тот момент, наверняка, величайшие, Кольбер и Мольер, опечалены.

Кольбер обращается к королю со своей первой жалобой на превышение расходов. Он пугается расширения монастырей. Дает бонусы населению, пенсию тем, у кого десять детей: грустное признание состояния государства в стране ложного процветания. Великий дух века, тот, кто изо дня в день описывает его, Мольер, как будто читающий Францию в нахмуренных бровях Кольбера, в этом году дает «Мизантропа», бесконечно смелую пьесу (больше, чем «Тартюф», возможно, и больше, чем «Дон Хуан»), поскольку, если рокочет Альцест, то это более относится к двору, чем к Селимене. Но что двор, или иначе королевское окружение, организует для него и через него? Эти скверные возможности для занятия общества, заставляющие восставать Альцеста, кто это делает, если не король?

Сначала Мизантропа играли в доме Мадам и, я полагаю, сделали для нее. Уже через год ее влияние снова поблекло. Считалось, что она почти умирает вслед за королевой-матерью. Пасквиль, напечатанный в Голландии «Любовь Мадам и графа де Гиша» вынуждает действовать Месье, иногда он преследовал ее, чтобы заставить пойти к королю и получить его Лангедок; в другое время он был холодно ревнив и оскорблял ее, чтобы она могла растеряться от его недовольства.

Беременная после 1664 года, она была очень больна, и ребенок умер в ее утробе (июль 1665 г.). Хуже всего то, что она не могла родить этот труп, который выходил только клочьями. Месье в тот же день уехал со своим окружением, весело и громко, доказывая, что это все не тронуло его. Король соблюдал приличия, но он не любил больных. Он очень блистал в этом году (1666). Тем временем Ла Вальер, принятая его матерью и благочестивой партией, поднималась снова; она снова забеременела.

Мадам, ушедшая в тень, немного одинокая, томилась в Пале-Руаяле, когда Мольер осмелился дать ей этот праздник, смелую оппозиционную пьесу, в которую он вложил свое сердце так же сильно, как в «Школу жен». Он замешивает двор, свою семью и свою ревность, свою любовь и ненависть. Недотрога Арсиноя (настоящая сестра Тартюфа), очевидно, партия святош. Чувствительный Элиант, который торжествует в конце, наделен нежностью Генриетты.

Все лица были узнаваемы. Это забавляло короля и заставило его поддержать пьесу. Он любил унижать своих друзей. Лозен в большом фаворе, Гиш все еще в опале. Они были там и заставили его смеяться. «Le grand flandrin» (долговязый (в значении 17 в.)), который теряет время, был признан Гишем, рыцарем Мадам. Она попросила у него милосердия; Мольер не хотел ничего менять. Вероятно, королю нравился этот фрагмент, Мольеру тоже; в основе своей такая линия была благоприятной для Мадам; она отвечала на памфлет из Голландии, показывая ничтожество героя этой романтической любви.

У Мадам было много от духа Валуа, обаяние обеих Маргарит. Что, если бы эта аура старой Франции отразилась в ней? Увидим ли новое мы сверкание Валуа возле сильной (но несколько тяжелой) ветви Бурбонов? Это была надежда Людовика XIV. Считалось, что ее единственный ребенок мужского пола, маленький герцог Валуа, может быть своего рода Франциском I. Он умер в колыбели, это была невосполнимая потеря, от которой она так и не оправилась. Четыре года, которые она затем прожила, были чередой болезней. Она была дважды беременна, не без опасности; ее фигура немного изменилась; и этот недостаток сложения должен был отмечаться все больше и больше.

Летом 1667 года у нее был выкидыш, и в то же время она получила два очень чувствительных удара. Король, приехавший из Фландрии, чтобы увидеть ее, чтобы утешить ее, в тот момент взял любовницу, самую одиозную, злую, насмешливую, Монтеспан. С зимы она заполняет все собою. В то же время у Месье, покорного и решительно женщины, был так называемый друг, шевалье де Лоррен, его кавалер, который подал ему руку и повел на бал, в юбке, жеманного и нарумяненного. Отныне это другой двор, и мы упали на одну ступень. Посредственность короля, его тяжелая материальность проявляются без коррекции в выбранном им объекте. Скандал двойного прелюбодеяния дерзко демонстрируется, затмевая позорное унижение брата.

Рядом с этими вульгарными манерами нежное очарование Мадам уже более не действовало. В свои двадцать два года она вынуждена искать влияния более серьезными способами. Она доверяла некому гасконцу, Коснаку, своему капеллану, епископу Валанса, жаждавшему кардинальскую шапку, и действовавшему наилучшим образом ради ее амбиций. Он был уродливым человеком, но обладал большим умом, необычайной энергией. Он сказал ей, что, возможно, еще есть возможность поднять Месье, чтобы вытащить его из трясины. Два супруга, сплотившись и опираясь на Карла II, будут иметь больший вес рядом с королем. Для этого было необходимо укрепить Месье и сделать его немного больше мужчиной, изменить его и увеличить его значимость. Мадам прониклась этой идеей. Перед началом войны во Фландрии она написала Карлу II, чтобы добиться от короля назначения для Месье командовать армией.

Я не видел ничего более смешного, чем эта картина с Месье, идущим на войну прицепом к священнику, который тащит его. Коснак не заботится о себе: он идет в окопы ради Месье; но Месье говорит, что он не исповедался ... Не волнуйтесь! Ему отпускают грехи и толкают вперед. Напрасные надежды! Однажды утром к Месье прибывает шевалье де Лоррен. Месье снова становится женщиной. Коснак не может получить от него большего. Он остается в своей палатке, чтобы украсить себя, чтобы накраситься, между четырьмя зеркалами. Три раза в день он ходит любоваться красавцем-другом во главе войск. Хуже того, это больно. Это ссадина, неважно. Месье теряет рассудок. Вернувшись в Виллер-Котре, не имея возможности говорить ни о чем другом, он открывается кому? Мадам, объясняет ей достоинства шевалье и делает ее судьей столь великой заслуги.

Никогда не было ничего более странного. Без стыда или уважения к человеку шевалье, обосновавшийся в Пале-Руаяле, приказывал и всем распоряжался. Он изменил Месье и сделал его очень жестоким. Сам же он три или четыре года был почти женат на фрейлине Мадам; но он скандально порвал с ней, и Месье ее выгнал, даже не соизволив поговорить с женой. Еще Месье удалил ее капеллана, Коснака, и сослал его. Эти действия показавшие, на что способен шевалье, напугали дворец, и Мадам была оставлена даже ее личными слугами. Ее конюший, ее капитан гвардии, ее дворецкий, стали преданными агентами фаворита, и вокруг нее не было никого, кроме шпионов.

Такая история Гелиогабала при полнейшем христианстве и в этот блестящий век, как она увязывается с исповедью? Король причащался во время больших праздников перед толпой и счел бы очень плохим, что Месье воздерживается, или Мадам. Исповедник, для нее, был монахом, грубияном, капуцином, который ее весьма смущал, и чья красивая борода хорошо смотрелась в его экипаже, вводя в заблуждение толпу. Месье было более комфортно со сладким отцом Дзокколи, низким итальянским жучком, ставшим посмешищем, агентом, слугой фаворита. Это показало прогресс, который был достигнут через двенадцать лет после «Провинциалов». Что смутило бы Эскобара, больше не смущало Дзокколи.

Когда фрейлина была изгнана (май 1668 года), Мадам боялась, что шевалье, которому Месье говорил все, написал своей любовнице про опасные секреты, доверенные им Карлом II. Ее задержали, открыли шкатулку этой девушки, забрали несколько писем. Интриганы испугались. Им хотелось бы заполучить эти письма; но у Мадам их больше не было: она положила их в безопасное место, в карман Коснака, который уезжал в свою епархию. Мадам поняла одно, что шевалье по сути нечего было бояться короля. Король всегда находил удовольствие в том, что Месье смешон. Она чувствовала, что в этой борьбе она вернет короля только делами с королем Англии Карлом II, ее братом.

Последний написал ей (то есть, ответил) 8 июля 1668 года, что на всех переговорах ей всегда будет обеспечено участие, «которое покажет, насколько он любит ее». В августе он сказал нашему послу: «Мадам страстно желает союза между мной и Францией, и, поскольку я нежно ее люблю, то буду рад продемонстрировать значение ее просьб для меня». Это еще до того, еще во время войны, а затем он вошел в тройной союз, написал королю то, что ему велели, действуя вопреки себе. На самом деле все вело его во Францию, его потребность в деньгах и его беспокойный парламент, его характер, детство и воспоминания. Его мать (и Сент-Олбанс, за которого она вышла замуж) хотела сделать его католиком, и в начале они использовали младшую сестру. По-прежнему настаивал на этом Коснак, доблестный епископ, уже видевший себя водрузившим красную шапку на голову, чтобы высадиться в Англии во главе французской армии.

Но было необходимо, чтобы первым завоеванием стала сама Англия. Это стоило бы потоков крови. Это то, что Мадам, с ее мягкостью и добротой, не увидела, без сомнения, зайдя так далеко по фатальным путям своей прабабки Мари Стюарт. У нее не было ни малейшей склонности к насилию, но лишь дух романтической интриги и удовольствия иметь в руке запутанный клубок, чтобы вытянуть нитку. Однако было сочтено, что понадобится война, чтобы Лувуа заблаговременно противостоял в деле с Мадам. Тюренн не мог, оставаясь протестантом, возглавить новую армаду. Он не терял ни минуты, чтобы стать католиком, обучился, прочитал книгу, написанную Боссюэ, «Изложение веры», произведение не очень приятное для Рима, но его надменная форма вполне позволяла опустить барьер, построить мост, по которому Тюренн перейдет на британский берег.

Итак, этот человек учится в Париже, а его бывший лейтенант, герцог Йоркский, учится в Лондоне. Счастливый удар благодати! оба просвещены, обращены. Эффект был огромен. Тюренн был такой сдержанный, такой мудрый, настолько умный, что его обращение казалось торжеством здравого смысла. Во Франции везде говорят, что никто не осмелится остаться протестантом, не будучи осмеянным. В Англии Йорк и его иезуиты централизуют папистскую партию, и Карл II обучается так быстро, что перед своими министрами он плачет из-за того, что не был католиком. Единственному в этом совете, который все еще сопротивлялся, хотя и тайно, папизму, Арлингтону, пришлось уступить, и он написал Мадам, что принадлежит ей и больше не будет сражаться с ней. Было решено, что следует искать поддержку короля Франции (6 июня 1669 года).

Настоящим королем момента был комиссар войны, эта фигура Лувуа, который, занимая короля вещами в пределах его досягаемости, деталями, подводил его к тому, что ему нравится. Он не жалел ни Конде, ни Тюррена. Он не брал в расчет Мадам, если было необходимо! Он предпочел шевалье де Лоррена, так что этот мальчуган, еще один Лувуа в своем Пале-Руаяле, высоко задрав голову, больше мог не замечать никого, больше не раскланивался и знать не знал хозяйку этого дома.

Однако у Мадам были те письма у Коснака, который, хотя и очень болен, тайно возвращается, привозит их ей. Лувуа знает это, останавливает его, ничего не находит для себя и так злится на него, что, отправив его обратно в Валанс, вынуждает проехать сто лье без отдыха, чтобы тот мог умереть по дороге. Король тоже очень рассердился на это возвращение из изгнания. Мадам действует тем не менее. Без самостоятельных шагов и использования писем она знала (без сомнения, не без Карла II), что вертопрах шевалье владел государственной тайной, болтал и трещал. Лувуа бросил его, и король арестовал его. В тот момент он был в комнате самого Месье. Это святилище удостоилось уважения. Вытащенного из объятий слезливого хозяина, его отвезли в замок Иф, очень суровую тюрьму для государственных преступников. Месье давал комедию всем. Плача и рыдая, как Орфей о своей Эвридике в лесах Фракии, он отправился в середине зимы в леса Виллер-Котре. Мадам пожалела об этом. Она не ждала такого строгого наказания. Она успокоила его, заставила отправить деньги дорогому другу, чтобы смягчить и облегчить тому заточение.

Однако договор между двумя королями был заключен. Людовик XIV принимал непомерные финансовые условия и еще одну очень серьезную вещь: Карл II, обращенный, участвует вместе с ним в завоевании Голландии, отправляет ему значительные силы, сохраняет для него голландские острова, по соотношению с Англией преимущество у него столь огромное, что превращало национальный союз в одиозный и прославляло измену. Оставалось только два вопроса: первый, чтобы решиться начать войну до обращения, которое легко получить, но которое пугало само по себе; вторым, большим, был тот, чтобы убедить его, потому как он отправляет очень мало войск, слишком мало, чтобы взять и сохранить ту часть, которая ему была обещана. Людовик XIV ставил сто двадцать тысяч человек; Карл II обещал шесть тысяч, "которые его сестра уменьшила до четырех".

Эти печальные, постыдные, прискорбные переговоры король возложил на Мадам. Она всегда повиновалась ему (как она сама говорит), и она повиновалась ему снова в этот момент, превратив своего брата в дважды предателя, оставив последнее условие, которое смягчало эту измену.

Таким тяжелым, фатальным, было влияние на нее Людовика XIV. Она действительно нуждалась в нем. Месье кричал и рыдал так сильно, что король уступил ему. Он видел его безумие, опасаясь какого-нибудь скандала истинной или ложной ревности. Он дал свободу его возлюбленному, который отправился в Италию; но когда он снова начал кричать, король раскаялся, поклявшись, что тот не вернется еще десять лет: роковая клятва, ввергнувшая окружение в отчаяние. Они приписали все Мадам и с этого времени желали ее смерти. Она не видела ничего, кроме зловещих лиц вокруг себя, и она так сильно боялась, что у нее возникла идея укрыться в Англии и никогда не возвращаться.

Долгое время ее брат просил об этом. В мае 1670 года король устроил такую поездку. Под предлогом посещения его завоеваний во Фландрии он взял двор в Лилль. Мадам сказала, что хочет поехать в Дувр и увидеть своего брата. Месье, желавший присутствовать, был задержан, обвиняя Мадам. Однажды в этом путешествии, увидев ее прикованную к постели, он сбежал, сказав угрожающие слова: «Всегда предсказывали, что он женится вновь».

Все завидовали этой поездке Мадам. О горечи почти не было известно. Король доверял ей и не вмешивался. Грубо демонстрируя сомнения в ее влиянии, он дал ей странного попутчика, который замарывал посольство. Это был подарок от короля королю, девушка из Нижней Бретани, смелая и красивая, с кукольным лицом, которую он посылал Карлу II. (3)

   

(3) - Луиза Рене де Керуаль (Louise Renée de Kérouaille; 6 сентября 1649 — 14 ноября 1734, Париж), герцогиня Портсмут, графиня д'Обиньи. Фаворитка Карла II, от которого у неё родился сын, Чарльз Леннокс, 1-й герцог Ричмонд, нынешний род герцогов Ричмондов является его потомками

   

Мадам должна была отвезти ее, сопровождать ее. Для этой проституции король купил девочку, заплатил ее семье, дал ей землю и столько же для каждого бастарда, который у нее будет от Карла II. Мадам терпела все. Она надеялась, что ее брат получит от папы аннулирование ее брака. Она осталась бы рядом с ним, настоящая королева Англии, и управляла бы его женщинами. Все было против нее; она вынуждена вернуться обратно.

Она нашла там две вещи, и не только гнев раздраженного Месье, но, чего она не ожидала, король был очень холоден. Он получил то, что хотел от нее. Он не пошел ей навстречу, как предполагалось. Клика взбодрилась. Она много плакала, видя столь незначительную поддержку. Месье увез ее из двора, пользуясь правами мужа, и не позволил ей поехать в Версаль. Король мог бы настоять, но он этого не сделал. Она еще больше плакала и позволила привезти себя в Сен-Клу. Она была одна, и все против нее, ее дочь, девятилетнюю, удалось заставить ненавидеть мать.

Было жарко. Она приняла ванну, от которой ей стало плохо, но она оправилась и хорошо провела два дня, ела и спала. 28 июня она попросила чашку цикория, и вот, в тот же момент покраснела, побледнела, закричала. Она, всегда такая терпеливая, уступила наплыву боли; ее глаза наполнились слезами, она сказала, что умрет. Спрашивали о воде, которую она выпила, и ее служанка сказала, что должна была взять ее, но не готовить. Она сама просила об этом; но разве эта вода не могла измениться по дороге?

Как было сказано, холера? Указанные признаки не относятся к этому заболеванию. Она была очень изнурена, могла умереть, без сомнения; но весьма очевидно, что это ускорилось (как в случае с доном Карлосом), природе помогли. Слуги Месье, которые были в большинстве своем людьми шевалье де Лоррена, понимали, что в растущем союзе двух королей и в том, что у них будет друг для друга, Мадам найдет у Людовика XIV момент нежности и полной власти, когда король очистит дом своего брата и выгонит их. Они знали двор и догадывались, что, если она умрет, этот союз, однако, захотят сохранить, и данная тема будет замята, что она будет оплакана, а не отомщена, как того могли требовать имеющиеся факты. Они были осторожны, не доверяя тайны Месье, они даже думали увезти его, отправить его в Париж; случай задержал его. Он был поражен, велел дать противоядие; но потребовалось время, чтобы принять порошок гадюки. Она только просила рвотное, и врачи упрямо отказывались. Как ни странно, король, который приехал и беседовал с ними, не смог добиться того, чего она хотела. Они придерживались своего мнения. Они сказали, что это колики, холера, и не желали менять свое мнение. Были ли они в заговоре? Нет; но помимо гордости, которая мешала им проверить себя, они боялись увидеть больше, чем им хотелось бы, сильно повредив своему двору, найдя слишком явные доказательства отравления. Альянс, возможно, был бы сломан, планы короля, духовенства для голландских и английских крестовых походов были бы под угрозой. Врачи никогда не получили бы прощения. Они были осмотрительными и политиками.

Было жестоко поверить, что эту любимую всеми женщину не сильно любили. Все заинтересовались, пошли, пришли; но никто не рискнул, никто не подчиняется ее последней мольбе. Ей хотелось рвать, извергнуть яд, принять рвотное. Никто не осмеливался его дать.

Мадемуазель, приехавшая вместе со всем двором, не нашла никого, кто был бы удручен. Месье немного изумлен. Она увидела ее на маленькой кровати, взъерошенную, рубашка развязана, сама как мертвая. Она чувствовала, видела, понимала все, особенно о приближении смерти. «Смотрите, - сказала она, - у меня нет носа, он исчез. Мы видели, что это действительно было похоже на мертвое тело восьми дней. Все держались слов врачей: «Это ничего». Были спокойны, а некоторые даже смеялись. Мадемуазель возмутилась, и у нее хватило смелости сказать, что, по крайней мере, нужно спасать душу и найти исповедника.

Люди в доме были хорошо знакомы с человеком отсюда, кюре Сен-Клу, уверенные, что этому незнакомцу Мадам ничего не скажет; минуты фактически достаточно. Мадмуазель настаивала. «Доставьте Боссюэ, (4)- сказала она, - и в то же время каноника Фейе (5)». Фейе был очень умным, осторожным, как и врачи. Он получил от Мадам то, что она отдала себя на волю Бога, не обвиняя никого. Она сказала маршалу де Грамону: «Я была отравлена, но непреднамеренно». Она проявила восхитительное смирение и кротость. Она поцеловала Месье и сказала ему (ссылаясь на возмутительный арест шевалье), «что никогда не подводила его».

   

(4) - Жак-Бенинь Боссюэ (Jacques-Bénigne Bossuet, 27.09.1627 — 12.04.1704) — французский проповедник и богослов XVII века, писатель, епископ Мо. Прославился надгробными речами.

   

(5) - Николя Фёйе (Nicolas Feuillet), (1622 — 07.09.1693), французский теолог, каноник Сен-Клу. Он оставил рассказ о смерти Мадам.

   

   

      

   

Приехал английский посол, она говорила с ним по-английски, сказав, чтобы он скрыл от ее брата то, что она отравлена. Аббат Фейе, не оставлявший ее, уловив слово яд, остановил ее со словами: «Мадам, думайте только о Боге». Прибывший Боссюэ вслед за Фейе утвердил ее в мыслях об самоотверженности и смирении. Она много думала о Боссюэ в этот знаменательный день. Она говорит по-английски, чтобы ему отдали после ее смерти перстень с изумрудном, которой она приготовила для него.

Однако понемногу она осталась почти одна. Король удалился, очень взволнованный, и Месье тоже, плача. Весь двор отбыл. Мадемуазель, слишком тронутая, не решилась попрощаться. Она быстро спустилась, почувствовала желание спать, внезапно проснулась, и Боссюэ, дал ей распятие, которое Мадам поцеловала, отходя. Было три часа ночи и первые лучи рассвета (29 июня 1670 года).

Король был сильно огорчен, но опасаясь, что это несчастье скажется на его здоровье, в тот же день принял лекарство. Он сказал Мадемуазель, пришедшей к нему: «Вот освободившееся место, кузина. Вы хотите его занять?» Шутка была бестактной: Мадемуазель годилась Месье в матери. Она не поняла и сказала: «Вы хозяин». У него было много других мыслей: в тот же вечер он поговорил со своим братом о принцессе Баварии.

Английский посол хотел присутствовать при вскрытии тела, и врачи не преминули обнаружить, что она умерла от choléra-morbus (это слова Мадемуазель), что у нее давно гангрена, и т. д. Это не могло обмануть, и Карл II в порыве первого возмущения не желал принимать письмо, написанное ему Месье; но на пороге ссоры и отказа от денег Франции он смягчился и сделал вид, что верит предложенным объяснениям.

Сен-Симон уверяет нас, что король, прежде чем снова женить брата, желая знать наверняка, был ли тот отравителем, обратился к Фурнону, дворецкому Мадам, и узнал от него, что яд был послан из Италии шевалье де Лорреном Бово (6), конюшему Мадам, и Эффиа (7), капитану ее гвардии, но Месье об этом не знал. «Этот дворецкий сам рассказал про то,- говорит Сен-Симон,- месье Жоли де Флери, от которого я и узнал». Считайте это очень вероятным; но тем, во что не хотелось бы верить, именно потому что отравители имели полный успех, что вскоре после преступления король разрешил шевалье де Лоррену служить в армии, назначил его марешаль-де-камп, вернул его ко двору. Как объяснить эти совершенно возмутительные факты?

   

(6) - Бово (Louis de Beauvau, marquis de Beauvau (1638 – 1703), капитан телохранителей Его Высочества, государственный советник, бальи Сен- Мийеля (Лотарингия).

   

(7) - Эффиа (Antoine Coiffier de Ruzé, marquis d'Effiat (1639 – 1719), первый конюший герцога Орлеанского, кавалер Ордена Св.Духа (1688), родной племянник Сен-Мара, фаворита Людовика XIII.

   

Памятуя о Гастоне, о волнениях, которые мог принести младший брат, полезность поддержания его очень низко до сих пор двигала Людовиком XIV (как и его матерью).

Никто лучше, чем шевалье, не мог унизить Месье, сохраняя его в состоянии смешной и бесчестной женщины. Он вернулся, и он, должно быть, находился рядом с Месье при огромном стечении людей в день похоронной речи, когда Боссюэ впервые нашел настоящие человеческие слова во мраке ночи:

«Мадам умирает! Мадам мертва!» И снова:«Поверила бы она в это шесть месяцев назад?»- Но слезы и рыдания, когда он произнес эти слова, тоже понятны:«Мадам была нежна к смерти, как и ко всем нам!»

   

   

M I C H E L E T

   

   

Часть I