Альфред Мори, Республиканский заговор при Людовике XIV — Заговор шевалье де Роана и Латремона
(Alfred Maury,Une Conspiration républicaine sous Louis XIV - Le Complot du Chevalier de Rohan et de Latréamont)

Revue des Deux Mondes, 3e période, tome 76, 1886

   

   

II. РАСКРЫТИЕ И РАССЛЕДОВАНИЕ ЗАГОВОРА (часть 1)

   

   

Шевалье де Роан и Латремон не оставались в бездействии, пока их эмиссар был в Нидерландах, где договаривался с графом Монтереем. Они закончили заговор и работали над тем, чтобы привлечь всех тех, на они кого они имели определенное влияние. Как только они были уведомлены в переданных зашифрованных письмах фламандского врача об условиях, принятых испанским губернатором, полные надежды, они удвоили свои усилия.

Ван ден Энден, с другой стороны, ускорил свое возвращение в Париж; но, чтобы не вызвать подозрений у французской полиции, он избегал отправиться из Антверпена в Брюссель и ехал по дороге, ведущей прямо из этого города во Францию. Он проехал через Гент, Лилль, Камбре и Аррас. Ему хотелось узнать, какое впечатление произвел ответ графа Монтерея, посланный им письме, на умы его двух сообщников.

Как было согласовано между ними и Ван ден Энденом, письмо пришло на имя старьевщика по имени Жан Лемарье [1], жившего в Фобур-Сент-Антуан. Затем этот человек переправил его истинному получателю. Но все эти меры предосторожности были сорваны рядом обстоятельств, неизвестных шевалье де Роану и Латремону, и которые опрометчивость фламандского врача не могла предотвратить.

[1] - Этот Жан Лемарье и его брат Николя Лемарье, компаньон старьевщика, появились в суде.

Случай привел в число пансионеров дома Пикпю молодого дворянина по имени дю Козе, который фигурировал на суде под именем Назеля, именем, которое он назвал Ван ден Эндену, чтобы лучше скрыть свое происхождение [2]

У нас есть его Мемуары, которые не были опубликованы (их издали в 1899) и которые содержат любопытные детали о заговоре. Дю Козе служил служил сначала кадетом во Французской гвардии и у г-н де Праделя, присоединившись к нему в качестве адъютанта на некоторое время в Польше.

[2] - На процессе он утверждал, что ему 26 лет.

Чуть позже он служил в звании лейтенанта в кампании в Кандии, затем, как доброволец, во Фландрии. Но несчастная любовь заставила его отказаться от военной карьеры. Он не мог просить руки девушки, в которую был влюблен, и в отчаянии покинул армию. Это был момент, когда готовилась война против Голландии.

Дю Козе ощущал некоторую позорность своего поведения, поскольку его можно было обвинить в трусости, и, чтобы избежать критики и встреч со своими старыми товарищами по оружию, он решил, из-за нехватки денег жить за стенами Парижа в каком-нибудь уединенном доме. Он решил поселиться в Пикпю, довольно далеко от кварталов столицы.

Когда он искал дом, то подошел к двери Ван ден Эндена. Процитируем здесь то, что он говорит по этому поводу в своих «Мемуарах»:

«Пожилой мужчина среднего роста открыл мне и спросил, чего я хочу, я ответил, что являюсь офицером, но оставил службу и был вынужден поселиться в Париже; что я пытаюсь где-то найти комнату, согласно моим возможностям, которые были посредственными, поскольку служба не дала мне никаких богатств. Этот человек ответил мне, что он хозяин дома, что его зовут Ван ден Энден (Франсуа-Аффиниус), он хорошо известный пансионер, он охотно примет меня, не обращая слишком много внимания на интерес; что мне достаточно заплатить ту же цену, что и другие; что он всегда любил офицеров и что я не должен беспокоиться из-за подростков, которые жили в его доме, большинство из них были детьми хорошего происхождения, что он предоставит мне место за столом со своей семьей, отдельно от этих юношей.»

Дю Козе одобрил предложение и в тот же день пришел к соглашению с хозяином пансиона. Он держал строгое инкогнито и ничего не говорил о своей семье, которая была из Agenais [3].

[3] - дю Козе оставил нам в своих «Мемуарах» интересный рассказ о своей юности и про кампанию в Кандии.

Он смог стать приятным в маленьком кругу, где жил, и каждый день сближался с Ван ден Энденом и его семьей. Он получал удовольствие в насыщенном и поучительном разговоре своего хозяина, чьи знания поразили его. Фламандский врач задумал для него дружбу без подозрений в отношении молодого человека. Человеку, который, ему казалось, был незнаком со двором, он часто открывал свои чувства, враждебные французскому правительству.

Однако он избегал говорить о цели, которую преследовал, и скрыл от него свои отношения с Латремоном; но они не избежали проницательных глаз дю Козе, поскольку этот авантюрист не был ему неизвестен, и через несколько месяцев после его появления у Ван ден Эндена он заметил частые визиты Латремона к нему. Его внимание еще более возбуждалось этими визитами в силу их загадочного характера.

Латремон заходил в потайную дверь в конце сада, от которой у него был ключ, и принимал чрезвычайные меры предосторожности, чтобы его не видели. Другие посещения были не менее загадочными, и добавляли к любопытству дю Козе; это был шевалье де Роан, которого наш молодой офицер узнал, потому как тот несколько раз мелькнул в армии. Тогда он не знал о близости между Роаном и Латремоном; частое присутствие этих двух персонажей у Ван ден Эндена вызывало его изумление. Он не мог объяснить, что человека такого высокого дома, как шевалье де Роана, связывает таким изгоем, как Латремон.

Зная, что у шевалье де Роана сильно не хватает денег, дю Козе допускал, что, желая добыть их, этот молодой сеньор загорелся идеей прибегнуть к алхимии, и что Латремон привел его к Ван ден Эндену, который, считалось, очень сведущ в химии. Но это предположение не слишком долго удовлетворяло молодого офицера, и посещения, все чаще и чаще повторяющиеся и всегда тайные Латремоном его хозяина, были подозрительны. Дю Козе вполне естественно пришел к выводу, что в доме в Пикпю происходит какой-то заговор. Молчание, хранимое Ван ден Энденом по отношению к его пансионеру о своих взаимоотношениях с Латремоном, указывало достаточно. Странно, правда, что фламандский врач, говоривший в своих беседах с молодым офицером о знакомых ему персонах, никогда не произносил имена Роана и Латремона. Дю Козе наблюдал из своей комнаты, как были озабочены эти двое, чтобы не попасться на глаза, когда они приезжали к Ван де Эндену и когда они выходили от него. Они появлялись в необычные часы и, проскальзывая в кабинет фламандского доктора, старались никого не встретить на своем пути. Не зная, что шевалье де Роан был в опале при дворе и очень плох с Лувуа, дю Козе почувствовал запах, это его выражение, какой-то махинации.

Желая узнать, что это было, он не преминул в разговорах с Ван ден Энденом изо дня в день упоминать так часто, как только мог, дела Голландии. Чтобы привести собеседника в доверительных отношениях к реальным чувствам, которые тот бы выдал, дю Козе одобрял с воодушевлением поведение Людовика XIV; он утверждал, что Голландия и Испания, объединившись, не могли быстро поддаться. Ван ден Энден позволил себе открыть свои мысли. Он вскрикнул от утверждений своего жильца; он настаивал на том, что король Франции должен был вступить в войну против Соединенных Провинций.

«Эта война, - сказал он, - не может иметь иного мотива, кроме чрезмерных амбиций монарха и особого интереса его министра, который стремился сделаться известным и стать необходимым.»

Он жаловался, что не были учтены ни права наций, ни договоры; он добавил, что Республика Голландия и Испания еще не настолько унижены, чтобы не могли подняться, что народы, доведенные до отчаяния, иногда находили ресурсов в этом самом отчаянии, что силы Франции не были абсолютно бесконечными, что сердце королевства было полностью лишено войск, и что даже в охране персоны короля было в настоящее время только около шестидесяти или восьмидесяти человек, плохо обученных, а вся его гвардия была отправлена в армию с целью укрепить ее.

В другой раз фламандский врач, беседуя с дю Козе, имел неосторожность сказать в поддержку высказанного им мнения относительно шансов против Людовика XIV, что среди врагов Франции были люди храбрые сердцем, которым бы не составило труда проникнуть в Версаль, где тогда находился король. Ван ден Энден добавил, что «было много недовольных при дворе и в провинциях, что большинство офицеров покинули службу из-за плохого обращения со стороны канцелярии министра. что все делалось интригами женщин и других заинтересованных, желавших одержать верх.»

Видя, что Ван ден Энден увлекся этими признаниями, дю Козе, чтобы разговорить его, притворился, будто согласился с его аргументами и взглядами. Наш молодой офицер также был солидарен с фламандским врачом в неприятии военного министра. Он злился на Лувуа за то, что тот проигнорировал рекомендации, полученные им от маршала Люксембурга, его бывшего генерала. Эта тактика дала эффект ее автору. Ван ден Энден, полагая, что его приятель соглашается с его мнением, высказал еще более компрометирующие мнения.

Он несколько раз возвращался к недовольству, царившему среди знати; он отметил, что есть большие сеньоры, которые с трудом выдерживают высокомерие и жесткость министров. Он утверждал, что для тех, против которых ведется война, нет ничего легче, чем захватить большую часть королевства, прежде чем король сможет отправить туда войска; что побережья были повсюду открытыми и беззащитными, что, действуя подобным образом под руководством какого-то выбранного сеньора, мы увидим, как народы придут к восстановлению за их попранной свободы; что протестанты, рассеянные по всей Франции и расценивающие процветание короля, как последний сигнал к их уничтожению, не упустили бы такую благоприятную возможность поправить свое положение.

Все становилось слишком ясным, и дю Козе без труда понял, что его хозяин был вовлечен в какой-то большой заговор, направленный против короля и против Франции. Он стал вполне уверен после неожиданного приезда в Париж Керкерина, зятя Ван ден Эндена. Этот врач прибыл из Амстердама под предлогом излечения шевалье де Роана от раны, которая, дю Козе знал, давно зажила. Ван ден Энден сказал однажды своему пансионеру, что Генеральные Штаты Голландии часто использовали его зятя в тайных делах, которыми, добавил он, тот был не менее занят, чем медицинской практикой.

Другое обстоятельство утвердило его во мнении. La Gazette de France в одном из своих номеров сообщила, что король Испании дал полк кавалерии маркизу де Байонн-Бабе (Bayonne-Babet), соединение этих двух слов показалось необычным нашему молодому дворянину, поскольку оба названия, казалось, были заимствованы из того, что проходило в доме в Пикпю. Действительно, дю Козе, который, как мы отмечали, скрыл от своего хозяина происхождение своей семьи и предков, сказал, что он родом из Байонны, а имя Бабе было у горничной той девушки, которую дю Козе любил, и она передавала через нее записки; по этой причине та довольно часто бывала в Пикпю, и Ван ден Энден прекрасно знал ее.

Совпадение не могло быть случайным, и это сообщение явно передавало согласованное слово, предназначенное для того, чтобы служить сигналом для тех, кто вошел в заговор и находился тогда в разных местах. У молодого дворянина не осталось никаких сомнений после того, как он получил ответ от некоторых из его бывших братьев по оружию, к которым он обратился с целью прояснить ложную новость. Они сказали ему, что в армии никогда не существовал маркиз де Байонн-Бабе: имя было чистой выдумкой.

Затем обитатель Пикпю пошел на уловки, чтобы глубже проникнуть в тайну, чему способствовало его постоянное присутствие в доме, где он поселился. Отношения, поддерживаемые дю Козе с той, письма которой носила Бабе, не помешало ему ухаживать за девушкой, дочерью Ван ден Эндена, юной Марианной, приятной особой, отличавшейся больше красотой, чем умом. В надежде, возможно, найти в молодом пансионере мужа для своей дочери, фламандский врач одобрил это начало галантных отношений.

ная, что дю Козе был влюблен в другую и поддерживал связь письмами с другой девушкой, Марианна не отвергла его ухаживания, которые она действительно спровоцировала. Дю Козе воспользовался близостью, постепенно установившейся между ним и Марианной, чтобы следить за Ван ден Энденом. От девушки у ее отца не было секретов, и без всякого подозрения она доложила о встрече своему возлюбленному, который не сомневался в том, что происходило на ее глазах.

Дю Козе дошел до того, чтобы юная Марианна послушала и рассказала ему один из тех разговоров, которые происходили между ее отцом, Роаном и Латремоном. Девушка, однако, слышала только частично то, о чем говорили три собеседника. Поскольку у нее был более тонкий слух на то, что ее интересовало, любовь, чем по политическим вопросам, с которыми они имели дело, тема беседы ускользнула бы от нее, но она прекрасно поняла, что речь была о ее ухажере. Латремон настаивал на удалении дю Козе, внушавшего ему справедливое недоверие.

Она бежала, обезумев, чтобы найти дю Козе, и сказала ему, что Латремон, этот злобный гасконец, как она его называла, хотел, чтобы он покинул дом. После одной из своих встреч заговорщики оставили однажды на столе в той комнате, где она состоялась, маленькую книжку, которую Марианна схватила и принесла своему галанту. Это был алфавит, используемый для шифрования посланий. Появилось новое указание на то, что Ван ден Энден планировал заговор против государства, и требование Латремона показал достаточно его страх быть обнаруженным, так как опасался незнакомца, по крайней мере, как человека, который мог узнать его по армии. Способный на все, как было известно дю Козе, Латремон, считая так, мог пойти на крайние меры. Охваченный подобными опасениями молодой офицер представил себе, что он может прийти ночью, чтобы убить его; он поменялся комнатой с молодым Бретоном и каждый вечер заботился, ложась спать, чтобы запереть свою дверь и иметь под рукой оружие. Он избегал еды везде, кроме стола Ван ден Эндена.

Однако ничто не охладило его любопытство относительно заговора. Он был более усердным, чем когда-либо с Марианной, только чтобы получить информацию о том, что делает ее отец и что говорит. Он часто возвращался в своих беседах с ним к событиям того времени и был не прочь пожалеть о плачевном состоянии, в которое война с Голландией могла ввергнуть эту страну. Ван ден Энден продолжал следовать в ловушку; он повторил свои горькие жалобы на поведение Людовика XIV, замечания о трудном положении монарха и о тех преимуществах, которые могли обеспечить голландцы; он произнес слова, которые раскрыли проекты заговорщиков.

Сначала он сдерживался в своих атаках на Людовика XIV, но затем обвинил его не стесняясь, заявив, что произошедшая война нарушает право народа, что французский монарх предпринял ее только для того, чтобы отомстить за выступления и наглость некоторых частных лиц, когда, воспроизводя собственные выражения Ван ден Эндена, «слишком смелые люди распространяли сатиру против короля, но что в республике, где человек гордится всей свободой, невозможно подавить речи или писания людей.» Фламандский врач добавил: «Что касается Испании, то последний мирный договор, заключенный с ней, был нарушен, ее земли захвачены, союзники подавлены; что эта власть для поддержания себя в Нидерландах против Франции нуждалась в поддержке Голландии, и этого было достаточно для небольшого «изменения состояния этого королевства». В довершение Ван ден Эндена снова настаивал на опасности для Людовика XIV находиться среди двора, состоящего из женщин, министров и стариков, почти без охранников, способных защитить его.

Вечером того дня, когда фламандский врач говорил таким образом с дю Козе, Латремон пришел в дом в Пикпю. Чтобы услышать, как проходит разговор между двумя заговорщиками, молодой офицер притаился в темном коридоре, рядом с комнатой, где они закрылись. Он держал в каждой руке по пистолету, решив стрелять, если будет обнаружен, и его жизни будет угроза. В разговоре, который он успел услышать, Ван ден Энден выразил сомнения относительно твердости шевалье де Роана. Латремон ответил, что нечего бояться, что Роан готов отступить; слишком большие надежды льстили ему, чтобы отказаться от них; суверенитет Бретани, обещанный ему, заставил его быть нетерпеливым в быстром исполнении того, что было решено; но надо быть осторожными, чтобы он не узнал, что следует делать с проектом, под которым он никогда не подпишется.

На этой встрече дю Козе услышал, что пятьсот комплектов обмундирования телохранителей вскоре должны были быть готовы, и те, кому они предназначались, собирались получить их. Латремон подтвердил, что можно рассчитывать на всех этих людей, храбрых и опытных, на то, что всадники были распределены, чтобы воссоединиться через несколько часов. Таким образом, было достигнуто соглашение, и дело лишь в том, чтобы знать, когда монсеньор Дофин отправится на охоту на волка в леса Нормандии.

Поскольку принц обычно находился один с егерем, на первый случай было достаточно десяти охранников, чтобы отвезти его к морю; лодки будут готовы принять его и взять в плен на голландский флот, который будет поблизости. Другие ложные стражи должны будут разделиться на две группы; сто из них овладели бы Онфлером, где он, Латремон, будет присутствовать, в то время остальные повернут на Версаль, где была большая добыча, и где они могли бы захватить всех, с кем столкнутся.

Поняв то, что готовится, дю Козе, как он говорит нам, сначала почувствовал страх; он поспешил обратно в свою комнату, так что не мог быть очевидным, что он пробрался подслушать разговор. Дело было, мы видим, очень продвинутым. Это было в конце августа 1674, и Ван ден Энден готовился уехать в Брюссель, где собирался встретиться с графом Монтереем, о чем мы уже сообщали. Чтобы скрыть настоящую причину этого поспешного отъезда, фламандский доктор заявил о срочных делах. Он сказал дю Козе, чувствуя большое волнение, будто только что получил неприятное известие от своей семьи, поэтому вынужден отбыть на следующий день в Брюссель и собирается поместить свою дочь в монастырь.

Наш офицер угадал настоящий мотив путешествия; он притворился грустным от того, что его хозяин сказал ему, и особенно из-за разлуки с Марианной. Он попросил ее отца, как одолжение, поместить в монастырь на улице Сент-Авой, где находилась та, которую он любил, и Марианна добавила свои молитвы к ней. Ван ден Энден согласился с ним. С того момента дю Козе наблюдал более внимательно, чем когда-либо, за всем, что делал его хозяин; он заметил, что на следующий день, очень рано утром, тот отправился в Сен-Манде, очевидно, чтобы договориться с шевалье де Роаном, и вернулся к полудню, а остаток дня писал. Он отметил, что Ван ден Энден не выехал на следующий день, несмотря на свои слова, но принял после обеда шевалье де Роана и Латремона. Как обычно, они заперлись все трое вместе в комнате, где проводились их собрания.

«Я снова проскользнул в темный коридор, - пишет дю Козе, - и, как бы они ни старались говорить тихо, я отчетливо слышал проект высадки в Бретани, где люди уже начали подниматься из-за некоторых чрезвычайных налогов.» Речь шла о том, чтобы посадить Роана на герцогский трон Бретани с помощью голландского флота, находящегося в Канале в большой численности. Проект должен собирались исполнить по возвращению Ван ден Эндена из Брюсселя. Шевалье де Роан снова вернулся в дом в Пикпю, чтобы взять шкатулку, где, вероятно, были важные бумаги, а затем отправился в Версаль. На следующий день фламандский врач отправился в Брюссель. Мы видели, как он выполнил свою миссию.

Больше нечего было делать. Заговор был готов к исполнению. У дю Козе не было времени для игнорирования информирования правительства о происходящем. Если бы он отложил это, то стал соучастником предприятия. Как он мог действовать? Он оставался некоторое время очень озадаченным; наконец, решился открыться Лувуа в том, что обнаружил, и, соответственно, написал министру, прося аудиенцию по причине срочного дела, интересовавшего королевскую службу в высшей степени. Лувуа, бывший тогда в Париже, предоставил ему запрошенную аудиенцию. Дю Козе встретился с министром и сообщил обо всем, что он наблюдал. Лувуа упрекал его в том, что он так долго задержался с сообщением об этом заговоре. Он был недоволен, что молодой дворянин не предупредил его перед отъездом Ван ден Эндена, который мог, сказал он, теперь убежать от него. Чтобы собрать новые сведения, он велел дю Козе вернуться в дом в Пикпю и шпионить за всем там происходящим там. Жилец Ван ден Эндена должен был каждый день присылать ему через Riouillé, почтовый пункт, отчет об увиденном.

Через несколько дней после того, как дю Козе раскрыл Лувуа существование заговора, информация из другого источника подтвердила то, что он заявил. Людовик XIV получил письмо от короля Англии, предупреждавшего его быть настороже, потому что во Франции, должно быть, готовится что-то очень серьезное, чего еще не смогли обнаружить. Эта информация, говорят показания того времени, была предоставлена королю Англии итальянским принцем, очень благоволившим к Франции, где он был хорошо принят и продолжал путешествовать. Он поспешно сообщил из Брюсселя, что Ван ден Энден позволил некоторые компрометирующие слова, им услышанные.

Фламандский врач, как мы узнаем от дю Козе, прибыл к графу Монтерею курьерским экипажем, держа в руках черный бархатный мешок с бумагами, и радостно воскликнул, указывая на него: «Монсеньер, вальдшнеп укрощен!» Монтерей прервал его как можно скорее, увидев неосмотрительность, которую собирался совершить посланник шевалье де Роана. Он велел ему отдохнуть, поскольку у них будет время поговорить. Но для того, чтобы этот неожиданный визит не пробудил подозрений у итальянского принца, испанский губернатор сказал ему конфиденциально и, скорее, неосмотрительно, что «на этот раз Лувуа будет ими обманут, и они нашли способ отправить 4000 человек у него под носом для захвата важного для испанской армии места.» Итальянский принц не поверил такому объяснению. Внезапное прибытие этой почты заставило его подумать о наличии какой-то темной махинации.

Он поспешил покинуть Брюссель и отправиться в Англию, чтобы известить версальский двор, в котором он был гостем. Еще одним подтверждением фактов было сообщение, вскоре полученное маркизом де Синьелаем, государственным секретарем флота, о том, что голландские корабли были обнаружены у побережья Нормандии, иногда они приближались к Бретани, иногда возвращалась на свой курс, только отклоняясь, но ничего не предпринимая.

Король Англии сообщил Людовику XIV связанное с этим обстоятельство, которое явилось новым доказательством того, что во главе заговора был шевалье де Роан. Он знал, как, как говорит Бово, в своих «Мемуарах», что один торговец из Лондона получил от графа Монтерея, губернатора Фландрии, сумму в 100 000 экю для раздачи тем, кого назовет шевалье де Роан. Лувуа поставил на ноги всю полицию, и его шпионы сообщили ему, что какой-то портной занимался изготовлением пятисот комплектов мундиров для телохранителей, которые были почти закончены, и никто не знал, кто сделал этот заказ.

Министром, после согласования с королем, было решено, что униформа будет конфискована и, что более важно, немедленно будут арестованы шевалье де Роан и Латремон. Первого обнаружили в Париже, где он ждал возвращения Ван ден Эндена, и препроводили в Бастилию. Что касается Латремона, то он находился в течение нескольких дней в Нормандии, в пределах досягаемости тех мест, где должен был действовать, занимаясь восстанием в провинции, учитывая то, о чем много было сказано в ходе судебного разбирательства, с какой легкостью французы пробуждаются против власти. В то время тяжелые налоги сделали население еще более легковоспламеняющимся. За несколько дней до своего ареста шевалье де Роан в шутку сказал, что для того, чтобы поднять Париж, нужно только взять торговца, например, сьера Беррьера, на улице или на рынке, дать ему тысячу ударов и закричать людям, что их хотят избавить от сборщика налогов! Но прежде всего известно, об ожидании шевалье де Роаном помощи для провоцирования мятежа. Он рассчитывал на настроения, очень враждебные правительству Людовика XIV, несмотря на лесть, окружавшую этого монарха. В своих беседах с Ван ден Энденом он неоднократно повторял, что не было никого при дворе, кто любил бы короля.

Отправившись почти в то же время, что и фламандский доктор, Латремон скрывался в Руане в тот момент, когда был дан приказ задержать его. Он поехал туда верхом на кобыле, которую одолжил ему шевалье де Роан, в сопровождении его же слуги, гасконца Ланфранка, взявшего лошадь у щевалье де Прео.

Латремон назвал своим друзьям в качестве мотива этого путешествия судебный процесс, имевшийся у него в Руане; он оставил в Париже шевалье де Прео, только что прибывшего из Прео, чтобы ознакомиться с последними приготовлениями и отправить своему брату, аббату, сообщение о том, что происходит. Шевалье де Прео знал об отношениях Латремона с Ван ден Энденом; он сообщил в суде, что за несколько дней до своего отъезда из Парижа эти два персонажа обедали вместе в доме на улице Жан-Сен-Дени, где иногда встречались Латремон с шевалье де Роаном, прежде чем тот обосновался в Сен-Манде.

Шевалье де Прео должен был действовать в качестве посредника во время отсутствия своего дяди между последним и шевалье де Роаном, и отправился в гостиницу по прибытии в Париж, в то время как шевалье был несколько дней в Версале. Роан быстро вернулся в Сен-Манде, и, совместно с его молодым сообщником, позаботился о том, чтобы обеспечить ресурсы, необходимые для предприятия.

Там были большие трудности; но Роан не отступал, чтобы каким-либо образом их преодолеть. Он сказал шевалье де Прео: «У меня будут готовы деньги per fas et nefas (правдами или неправдами)», а молодой шевалье, не знавший ни слова по-латыни, не понимал, что это значит.

Этот денежный дефицит был особенно вреден для вербовки заговорщиков, и сам шевалье де Прео, почти доведенный до бедствия, по-видимому, не проявлял большого рвения в данных обстоятельствах. Он прежде всего получал определенное занятие. В этом он рассчитывал на шевалье де Роана, развлекавшего его прекрасными речами и представлявшему ему успех заговора как несомненный. Латремон, находившийся в Руане с начала сентября, написал своему патрону, что все идет хорошо. Он видел тех, кто был аффилирован, в частности, Мегремона, и на ужине в доме м-м де Гувиль вел переговоры с ними. Но ему было труднее подготовить восстание буржуазного населения; для крестьян он рассчитывал на размещенные призывы.

Именно по этим встречам Латремона полицейские быстро нашли его след и пришли арестовывать. Майор гвардейцев, Альбер де Бриссак, отправленный из Парижа в Руан схватить его, застал того в постели утром 12 сентября. Понимая, что все обнаружено, Латремон вызвал своего верного Ланфранка и дал ему шепотом приказ выбросить в выгребную яму сумку со всеми его документами. Бриссак, раньше служивший с Латремоном и бывший примерно его возраста (около 45 лет), подошел к нему, как к бывшему товарищу, зная, что он будет защищаться, сказал ему несколько комплиментов и выразил сожаление, что его отправили вместе с отрядом, получившим приказ арестовать его.

«Почему? - спросил Латремон. «Я не знаю», - ответил майор. Затем Латремон впал в яростный гнев, обвиняя Лувуа, испортившего ему службу. Он воскликнул, что в этот момент ему причинили самую серьезную боль, «поскольку он, по его заверению, был добрым слугой короля как дворянин королевства, и ему не в чем упрекать себя. Он добавил более спокойно, что, чувствуя себя невиновным, готов следовать за теми, кто пришел арестовать его. Затем попросил на мгновение пройти в кабинет. Он пошел, чтобы достать свое одеяние из простенка кровати и сунул туда руки.

осле того он снова появился перед маленьким отрядом, собиравшемся увести его, с пистолетом в каждой руке. Он нанес первый выстрел Бриссаку, сказав: «Меня не возьмете!» Но в него не попал, и пуля ударила в одного из гвардейцев, ранив того в плечо, и он умер через несколько дней. Латремон собирался разрядить свой второй пистолет, когда Бриссак, который не ожидал этого сопротивления, крикнул: «Стреляйте!»

Один из гвардейцев подумал, что их командир приказывает сопротивляться, и выстрелил из своего карабина в Латремона, всадив ему в живот три пули. Тот упал, полумертвый, на пол. Бриссак поспешил вызвать врача и хирурга; раны им не показались фатальными; они перевязали их, а затем удалились, оставив Латремона в его комнате отдыхать на кровати. Но раненый, который видел себя погибшим, не заботился о своем лечении. Он воспользовался моментом, когда охранники не наблюдали за ним, чтобы сорвать повязки с ран; те снова открылись и вызвали кровотечение, от которого он вскоре погиб.

Самоубийство одного из организаторов заговора сильно раздражило Лувуа, поcкольку оно лишило возможности схватить всех участников дела. Он обвинил Бриссака в некомпетентности, и этот гвардейский майор, являвшийся свидетелем на суде, некоторое время находился в опале. Вскоре задержали некого Конде, обвинив в распространении прокламаций. Он был уроженцем Лотарингии и служил, в свою очередь, в армии герцога Лотарингии и у маршала Люксембурга, где оставил после себя лишь довольно плохую репутацию, будучи обвинен в мошенничестве. Он вел сомнительный образ жизни. За некоторое время до заговора он приехал в Париж, где имел отношения с голландцами и часто вел крамольные речи; он обвинял короля в тирании и несправедливых завоеваниях.

Он был человеком, созданным для дел подобных затеваемому, и Латремон без проблем связался с ним. Когда-то имевший отношение к заговору, Конде предпринимал усилия попасть в гвардию короля, чтобы сделать что-то лучшее, о чем он неразумно сказал друзьям. Он рассчитывал на поддержку своего бывшего генерала, маршала Люксембурга, выпрашивая роту гвардейцев под свое командование. Этот авантюрист часто имел доступ к дворцу, рядом с которым жил в гостинице Cygne (Лебедь) на улице Каландр. Он читал вслух тем, кого посещал, газеты Голландии и Брюсселя и никогда не переставал противоречить всему, что было благоприятно для короля, постоянно занимая сторону его врагов. Иногда он копировал для распространения статьи из этих газет. В то время, когда был выдан ордер против Латремона, Конде находился в Нормандии.

Он поспешил вернуться в Париж и был арестован в гостинице Ciseau d'or на улице де ла Гарп стражами прево под командованием Бенжамена Турнье, сьера де Рона, лейтенанта этих стражей. Все прошло не без сопротивления с его стороны. Как бывший солдат, Конде использовал право носить шпагу, и он применил свое оружие для защиты от стражей прево; его поддержал один из спутников, сьер де Ла Гарен, который также носил шпагу. Эти двое были отправлены в Бастилию. Документы, найденные в доме Конде, были переданы маркизу де Синьелаю. Надеялись обнаружить признаки связей Конде с голландцами; но здесь ждало разочарование, эти бумаги не имели значения.

Латремон был единственным, кто избежал, покончив с жизнью, правосудия; его сообщники скоро оказались под следствием. Самым важным был арест Ван ден Эндена, чьего возвращения полицейские ожидали. Фламандский врач, ничего не подозревая о том, что произошло, вернулся во Францию, полный надежды и воображая, что все идет по плану. Он сообщил в Руан Латремону зашифрованным посланием об успешности переговоров с графом Монтереем по поводу условий, которые тот принял, и о последующей выплате 100 000 ливров. Письмо прибыло в столицу Нормандии к учителю письма по имени Шове, жившему в Руане по напротив la Balance, в понедельник, 17 сентября, когда Ван ден Энден прибыл в Париж, уже по прошествии трех дней с того момента, когда шевалье де Роан и шевалье де Прео оказались в Бастилии. Фламандский доктор отправился в свой дом в Пикпю.

   

I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ОРГАНИЗАЦИЯ ЗАГОВОРА (часть 1)
I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ОРГАНИЗАЦИЯ ЗАГОВОРА (часть 2)
II. РАСКРЫТИЕ И РАССЛЕДОВАНИЕ ЗАГОВОРА (часть 2)