Альфред Мори, Республиканский заговор при Людовике XIV — Заговор шевалье де Роана и Латремона
(Alfred Maury,Une Conspiration républicaine sous Louis XIV - Le Complot du Chevalier de Rohan et de Latréamont)

Revue des Deux Mondes, 3e période, tome 76, 1886

   

   

II. РАСКРЫТИЕ И РАССЛЕДОВАНИЕ ЗАГОВОРА (часть 2)

   

   

Дю Козе все еще было там, как пансионер, наблюдая за всем и подчиняясь указаниям Лувуа. Вот что он говорит в своих мемуарах: «В полдень, когда мы собирались сесть за стол. Ван ден Энден вошел в комнату, смеясь, со своим бархатным мешком под мышкой, довольный успехом переговоров. Его жена, наслышанная об арестах и подозревавшая, что ее муж был вовлечен во все это дело [4], вся побледнела и осталась замкнутой, не будучи в состоянии ответить на его ласки. Поэтому он мог осознать опасность, которая ему угрожала; но, ослепленный своими планами, он не обращал ни на что внимания. Он призвал нас помыть руки, и проследовать за ним в вестибюль, и мы пошли за ним. После того, как помылся, он вернулся в комнату, где оставалась его жена. Я некоторое время оставался в вестибюле, чтобы подумать о своих дальнейших действиях. Через мгновение, вернувшись, я его больше не нашел, и, спросил про него, но никто не ответил мне. Я вошел к нему под предлогом, что должен поговорить с ним; но мои поиски и в доме, и на улице были безуспешны, я не мог найти его нигде». Дю Козе, которому было предписано не терять из виду Ван ден Эндена, как только встретит его, очень смутился, увидев, что тот скрылся от него. Он выбежал из дома в Пикпю и заметил карету знакомого ему советника парламента.

[4] - Согласно ответам Ван ден Эндена на допросах, его дочь, мадам Дарджан, остававшаяся в его доме в Пикпю, проинформировала его по прибытии о раскрытии заговора. Она сказала ему, что М.де Роан был арестован, и говорят, что причиной этого является голландец. По этой причине, опять же с его слов, он попросил свои туфли и тихо отправился в Пантен (Pantin), его жены не было в это время дома; на следующий день, во вторник, он отправился на мессу в церковь Pères-de-la-Mission-de-Saint-Lazare в Фобур-Сен-Лоран, где его жена встретилась с ним случайным образом; затем они отправились в Ле Бурже, где заночевали. Было решено, что Катрин, жена Ван ден Эндена, приедет в Париж, чтобы занять место в карете на Брюссель, и что она купит крестьянскую одежду с целью доставить ему в Ле Бурже, проследовав туда на проходящей мимо карете; это она и сделала в тот же день, в среду, около полудня, привезя платье, в котором Ван ден Энден думал, что сможет потихоньку попасть во Фландрию, а его жена отправится в Брюссель в карете, но в то время, когда она ждала карету, около четырех часов дня, ее вместе с мужем арестовали и доставили в Бастилию. Ответы, данные Катрин Меданс при ее допросе, согласуются с этим рассказом. Возможно, в воспоминаниях дю Козе была некоторая путаница.

Он попросил того занять место рядом с ним, утверждая, что имел приказ короля поехать в Версаль как можно скорее для дела большой важности, касающегося интересов государства. Советник удовлетворил его просьбу. Позднее мы расскажем, как молодой дворянин встретился с Лувуа. Скажем так, министр приказал полиции внимательно следить на дорогах за всеми, кто способен привести к Ван ден Эндену. Катрин Меданс, покинувшая дом в Пикпю, была замечена на одной из улиц предместья Сент-Антуан. Поняв, что ее заметили, она вскочила в карету, не обратив внимания на майора Бриссака, следившего за ней с несколькими гвардейцами, и тот последовал за ней, взяв с собой дю Козе в еще одной карете, чтобы скрутить ее, как говорят полицейским языком. Она была арестована в Ле Бурже, в гостинице, где у нее была договоренность встретиться с мужем.

Супругов обнаружили в одной из верхних комнат дома; они были заняты подготовкой маскировки. Дю Козе служил в этот момент провожатым для Бриссака и его людей. «Когда мы вошли, - писал он в своих «Мемуарах», их удивление было чрезвычайным, и моя боль была сильна. Сначала он подумал, увидев меня в окружении гвардейцев короля, что меня арестовали как его сообщника, и не забыл убедить офицера, что никогда не посвящал меня в свои замыслы, и что я никогда не был пропитан ими; что, напротив, я показался ему очень ревностным слугой короля, и всегда говорил об этом с чувствами, полными рвения и нежности. Он открыто признал свое преступление.»

Стоит отметить: несмотря на сильные эмоции, которые у Ван ден Эндена, возможно, вызвал арест, его мысли сразу же направились в то, что было главной целью его химических исследований, создание косметики, и вот что добавляет дю Козе к этой истории.

«Однако, не тревожась, и без малейшего испуга, он вынул из кармана коробку и попросил меня принять ее, потому что, ясно видел, сказал он, что в будущем это будет бесполезно для него и что я могу воспользоваться этим в силу своего возраста. Он открыл ее и показал порошок цвета серы, заполнявший ее,. У него не было запаха. Чтобы показать мне эффект, он положил очень немного кончиком мокрого пальца на тыльную сторону своей руки и слегка потер другой. Кожа моментально стала удивительной красоты. Это, по его словам, секрет, чтобы улучшить цвет лица дам; может быть вам это будет полезно, так как я должен сейчас отказаться!»

Дю Козе принял коробку, восхищаясь хладнокровием фламандца. Две супруга вскоре расстались; они не рассчитывали снова встретиться. В тот момент, когда Ван ден Эндена отправился в свою темницу, он попрощался со спутницей и дал ей мудрые советы для нее и семьи. Во время поездки в тюрьму он не издавал никаких жалоб, не проявлял никаких признаков беспокойства. Что касается его жены, Катрин Меданс была заперта в другой камере в Бастилии, и никогда не переставала утверждать о своей невиновности и всегда говорила - это было правдой - что она ничего не знала о замысле.[5]

[5] - Катрин Меданс на своем допросе заявила, что, когда ее муж уехал во Фландрию, он сказал ей, что отправляется за деньгами, которые ему были должны в этой стране, и что он хочет привезти Керкерина, своего зятя, поселиться во Франции; что за время отсутствия он написал ей три раза, и письма были доставлены старьевщику Лемари.

Поскольку основные обвиняемые находились в руках правосудия, началось судебное разбирательство. Только один из виновников был потерян, но именно Латремон был истинным зачинщиком заговора, и его больше не существовало. Следуя процедуре того времени, был назначен куратор в его память, которому, исходя из судебной практики, было предъявлено обвинение за покойного. Ни одному из его родственников не было предложено выполнить эту миссию, и власти назначили некоего Жана де ла Бруйера, буржуа из Парижа, в возрасте тридцати лет, жившего на улице Амандье, приход Сент-Этьен-дю-Мон, и который не является автором Les Caractères.

С другой стороны, был выдан ордер против шевалье д'Эгремона, отправившегося в армию в Нидерланды, где он узнал об аресте шевалье де Роана, когда направлялся из лагеря Лабусьер в Уденард. Он рассказал об этом деле двум своим товарищам по оружию: ММ. де Борегару и Такуаню, адъютантам маршала Люксембурга, сказав им, что он слышал от м-м де Виллар, пытаясь представить вещи таким образом, чтобы избежать компрометации. Хотя он притворился, будто отправился в Париж только для того, чтобы прийти и разоблачить министру то, что он знал, его арестовали в Аррасе и перевели в Бастилию. На своих допросах д'Эгремон постоянно стремился самооправдаться, отрицал некоторые факты, вмененные ему, и утверждал, что он не относился серьезно к тайнам мадам де Виллар, считая их плодом воображения.

Король назначил двух комиссаров для расследования этого серьезного дела: де Помрё (de Pommereu) и де Безон (de Bezons). Следствие сначала велось весьма активно; но Лувуа заболел, и на несколько дней процедура была приостановлена, и все возобновилось только после выздоровления министра. Задача была тяжелой; комиссары проводили большую часть своего времени в Бастилии, занимаясь свидетелями, бумагами и обвиняемыми.

Вернемся к дю Козе. Мы сказали выше, что после исчезновения Ван ден Эндена из дома в Пикпю он отправился в Версаль. Он со всей поспешностью объявил Лувуа о возвращении в Париж фламандского врача. Министр принял его с распростертыми объятиями и устроил встречу с королем, к которому явился сообщить сведения о раскрытии заговора. Людовик XIV находился тогда в своем кабинете; он приказал молодому офицеру вернуться в дом в Пикпю для наблюдения за перемещениями Катрин Меданс, которая должна была отправиться в то место, где скрывался ее муж. Мы уже видели, как он выполнил приказ, данный ему монархом, как он служил проводником майора Бриссака, которого отправили с отрядом гвардейцев присматривать за воротами Сент-Антуан.

Все только что рассказанное, показывает, что этому молодому дворянину по имени дю Козе, взявшему у Ван ден Эндена имя Назель, мы обязаны раскрытием заговора, на существование которого сообщение, полученное от Англии относительно побережья Нормандии, содержало лишь смутные намеки. Однако следует отметить, что в заявлении о роли пансионера Ван-ден-Эндена в деле нет конкретного упоминания. Его имя появляется только среди свидетелей. Его показания не были зафиксированы в документах разбирательства. Дело содержит только очную ставку дю Козе с фламандским врачом и протокол, кроме того, находится в полном согласии с тем, что было в первых сообщениях в его «Мемуарах». Согласно этому сообщению, Ван ден Энден свидетельствовал о характере своего жильца и о преданности, которую тот проявил к королю. Отсутствие деталей о заявлении, сделанном дю Козе, похоже, объясняется тем обстоятельством, что Лувуа не захотел сообщать, кому он был обязан раскрытием заговора.

Он продолжал обижаться на дю Козе за то, что тот не раскрыл своих взглядов. Однажды один из судей процесса (вероятно, это был М.де Безон) [6] воздал ему большую похвалу за услуги, оказанные им, сказал ему о той удаче, которую он таким образом обеспечил; он добавил, что эта удача будет еще большей, если он пожелает заявить о том, что среди тех, кто принимал участие в заседаниях, находился маркиз д'Амбр, храбрый гасконский офицер, друг Тюренна и враг Лувуа.

[6] - См. Луи Базен де Безон, который частично обязан своей службой многочисленными угодничествами правительству, примечание A.dе Boislisle, t. v, p. 38, de son édition des Mémoires de Saint-Simon.

К чести дю Козе, ему было отвратительно такое предложение; и он осторожно ограничился, сказав, что не знает этого дворянина, который, напротив, мог бы его упрекнуть, как лжесвидетеля, если он сделает такое заявление. Из-за боязни обидеть Лувуа он избегал говорить с маркизом д'Амбром, активный и живой характер которого мог бы повредить ему. Именно министра он ужасно боялся, но тот, однако, со своей стороны опасался доносов, которые могли быть сделаны против него королю. Когда дю Козе был на очной ставке с шевалье де Роаном, который, в принципе, не хотел признавать что-либо и обвинял Лувуа, к последнему присоединился жилец Ван ден Эндена, не повторив ничего, что шевалье говорил в его присутствии.

У дю Козе мало получилось с наградой, на которую он надеялся, имея заслуги перед государством. Все ограничилось пенсией в размере 1000 ливров, предоставленной ему королем. В своих Мемуарах он рассказывает, что Лувуа никогда не простил ему отказ погубить маркиза д'Амбра. Он стал жертвой возмущения министра, даже попытавшегося, если мы ему поверим, подослать к нему убийц. Пеллиссон, знавший дю Козе, считал Лувуа способным нанести такой удар, и посоветовал молодому дворянину удалиться в Аженуа, что тот и сделал. Но министерская злоба по-прежнему находила его; он стал жертвой врагов, досаждавших ему. Арестованный, мы не знаем под каким предлогом, он был заперт в течение пяти лет в темнице в Château-Trompette, в Бордо, и там чуть не умер от болезни. Его жена, м-ль Ансо, молодая особа, которую он любил, и чью руку он наконец получил, после многих усилий и с большим трудом добилась его освобождения. Но ему было предписано оставаться в своей провинции и молчать относительно того, что с ним произошло.

Свидетельство о заговоре, данное молодым офицером, было настолько ясным, что основные обвиняемые не могли утверждать, будто их обвиняют ложно. Более того, как было сказано выше, Ван ден Энден признался во всем, как только его поймали. Вновь допрошенный, он признался, что его зять Керкерин приехал в Париж, но он опроверг некоторые факты, по которым было предъявлено обвинение; он притворился, что Керкерин не был связан с шевалье де Роаном и Латремоном, которых видел только мимоходом, и что найденный на столе шифр для корреспонденция предназначался не для заговора, а для службы королю.

Шевалье де Роан со свойственным ему неистовством в первые часы после ареста впал в ярость. По словам Бово, лучше информированного, чем Ла Фар, о всем этом деле, шевалье угрожал допрашивавшим его, что нужно заковать его и поставить охрану в десять солдат, чтобы он не напал на них или не разбил цепи. Роан жестко обвинял Лувуа, упрекая за то, что он выбирает трусливых офицеров без заслуг; но не осмелился воспроизвести против короля те слова, которые говорил своим сообщникам. Так он надеялся получить прощение от Людовика XIV, отвергая все сомнения в преданности этому монарху и громко заявляя, что готов отдать жизнь за своего короля, одновременно вспоминая великие дела, которые прославили его семью. В жалобах шевалье де Роана относительно несправедливости, которой, по его утверждению, он был жертвой, он обвинил М.де Сурди, в частности, в том, что тот погубил его [7].

[7] - Шевалье де Роан обвинил Сурди в том, что тот приписал себе, по возвращении с войны, все заслуги, которые принадлежали ему и Фонвилю.

Все его упреки были в грубых, а иногда и непристойных выражениях, и Роан не обращал внимание, отмечает дю Козе, на известие, которое сообщил допрашивающий его М.де Помрё, о смерти Латремона. Он мог бы максимально использовать это событие, что позволяло ему записать все на счет человека, которого больше не было, и тот не мог бы его опровергнуть. Шевалье в конце концов успокоился, и, как говорит Бово, он стал мягким, как ягненок, и обратился за некоторой духовной помощью. «Отказавшись от всего, - пишет Ла Фар, который, как и дю Козе, замечает, что шевалье де Роан не воспользовался смертью Латремона для собственной защиты, он глупо признался во всем Безону, вырвавшему у него секрет, обещая снисхождение — что совершенно недостойно судьи!» - восклицает тот же Ла Фар.

Это соответствовало действиям человека, который заставлял дю Козе дать ложные показания против маркиза д'Амбра. Хотя поведение шевалье де Роана было почти повсеместно осуждено, он принадлежал к столь прославленному дому, у него было так много успеха при дворе, что он не мог не встретить сострадание. Многие люди, по словам дю Козе, пытались спасти его, воздействуя на короля и его министра. Те, кто интересовался шевалье, были движимы, как ненавистью к Лувуа, так и жалостью. Семья Роана, желая показать, что она полностью отказалась от преступника, не сделала попыток; однако принцесса Субиз была в фаворе у Людовика XIV. У тех, кто хотел спасти шевалье по соображениям гуманности, добавилось определенное количество людей, зависящих от Роанов и стремящихся угодить им.

Шевалье де Роан несколько раз обращался к королю с просьбой оправдаться; Людовик XIV постоянно отсылал его к своему министру, который, со своей стороны, всегда отказывал. В связи с этим Лувуа был обвинен в том, что отомстил шевалье и попытался погубить его, дав публичное доказательство своей собственной власти, указав на то своим врагам, число которых увеличивалось с каждым днем. Маршал де Тюренн в это время начал громко жаловаться на поведение министра по отношению к нему. Хотя м-м де Монтеспан прежде не отвечала на страсть, которую имел к ней шевалье де Роан, она очень сильно пострадала от его наказания, но, по словам Ла Фара, у нее не было смелости просить о милосердии для него.

Обвиняемых не пощадили жестокости уголовного процесса того времени; они подверглись обычным допросам и допросам с пристрастием [8]. Они уже были подвергнуты допросу на la sellette (la sellttte – деревянное сиденье, на котором обвиняемый сидел в суде для окончательного допроса до вынесения приговора.), что было почти пыткой. Шевалье де Роан повел себя смело. По этому поводу д'Окинкур, епископ Вердена, написал Бюсси-Рабютену: «Шевалье де Роан на la sellette в новой одежде и с лучшей миной в мире, он не верит, что умрет» [9]. Вопрос о том, что подсудимые должны были вынести, усиливает симпатию, которую судьба шевалье де Роана вселила в чувствительные души: «Он мне кажется достойным жалости, - добавил епископ Верден, - потому что, по моему мнению, мучения хуже смерти».

К подсудимым применили пытку сапогами. Она состояла в том, чтобы поместить ноги в тиски, в которых постепенно увеличивали сжатие конечностей. Несчастные, похоже, мужественно переносили это испытание; они не дали дальнейших признаний, поскольку заявили, что им нечего добавить к предыдущим показаниям.

Так было и в отношении предыдущего вопроса, в результате чего после расследования обвиняемым за несколько часов до казни в присутствии двух комиссаров был объявлен смертный приговор.

[8] - Этот допрос, использование которого не было отменено до 1780 года, не следует путать с предыдущим допросом, которому были подвергнуты только те, чьи смертные приговоры были вынесены, с целью получить от них новые признания и имена их сообщников.

[9] - Переписка Роже де Рабютена, графа де Бюсси, со своей семьей и друзьями; издание Lud. Lalanne, т. II, p. 406.

Ла Рейни, тогда лейтенант полиции, был выбран в качестве докладчика по делу. Он пришел к выводу, что Ван ден Энден должен быть повешен как шпион и виновный в государственном преступлении, и приговорены к смертной казни Роан, Прео и м-м де Виллар, виновные в преступлении lèse-majesté (оскорбление величества). Однако, поскольку заговор был только в проектах, еще не получивших исполнение, в уголовной юриспруденции того времени лишь проекты были сочтены достаточными для установления преступления lèse-majesté.

М.де Помрё поддержал эти строгие выводы, за исключением шевалье де Роана, которого он считал безумным. Он добавил, что «безумие шевалье де Роана не являлось новостью, а было вызвано черной меланхолией, которая изгнала его из мира задолго до того, как он вступил в какое-либо взаимодействие с заговорщиками, что любые законы не применимы к тем, кто находится в таком безумии, и к действиям, которые они могут совершить.» Затем, увидев, что его мнение не получило поддержки, этот советник согласился со смертным приговором с призывом к королевскому помилованию.

У Людовика XIV это дело было рассмотрено заново в совете, которым он руководил. Друзья семьи Роана наконец вступились за шевалье. Король вызвал на этот совет принца де Конде, маршала Вильруа и Ле Телье, тогдашнего государственного министра. Он спросил у всех их мнение, объявив, что он готов использовать милосердие, особенно в отношении шевалье де Роана, если бы мог это сделать, не повредив королевскому величеству или законам государства. Конде, у которого были личные причины не очень жестоко относиться к тем, кто протянул руку за границу, был за милосердие к шевалье де Роану, «чьи планы были, - сказал он, - химеры.»

«Роан, - заметил принц, - знал в заговоре только то, что касалось его утверждения в Бретани с помощью испанцев и голландцев». Вильруа высказался в том же направлении. Он сваливал все на Латремона и других сообщников. Ле Телье придерживался совершенно противоположной точки зрения; он настоятельно потребовал образцового наказания для всех виновных, настаивая на опасности, которой избежали король и королевство. Он утверждал, что поведение шевалье де Роана во всем этом деле никоим образом не выявило отчуждения его разума.

При наличии такого разделения мнений Людовик XIV оказался очень озадаченным. С одной стороны, он склонялся к помилованию из-за привязанности к дому Роана; с другой стороны, он опасался помилованием шевалье нанести ущерб безопасности государства и быть обвиненным в слабости, как представлял ему Ле Телье. Он приказал приостановить казнь. Тогда при дворе решили, что шевалье победил. Но министры продолжали настаивать на том, что приговор должен быть исполнен в полной мере. Они были встревожены помилованием, которое пошло бы против всего, что было сделано в прежнее царствование и с тех пор для поднятия авторитет короны и пресечения мятежей. В этой неопределенности прошло восемь дней. Наконец, Людовик XIV под нажимом своих министров согласился на исполнение смертного приговора, и приказы были немедленно отданы, назначив исполнение казни на следующий день. Было решено соответствующим образом обставить ее, чтобы произвести впечатление на умы.

Рассказ Ла Фара об этих обстоятельствах согласуется с другими свидетельствами того времени:

«Король, как я слышал, - пишет он, имея в виду Роана, - подвергался искушению простить его. Ле Телье и Лувуа представили ему, что в нынешних обстоятельствах необходим пример, и что невозможно сделать это лучше, чем с шевалье де Роаном, великим по рождению, и все же отвергнутым друзьями, матерью и всеми его родственниками, ни один из которых не осмелился броситься к ногам короля, что было очень плохо воспринято публикой. Обвиняли его мать и его родственницу м-м де Субиз, в то время очень близкую с королем, хотя их дела были скрыты. М-м де Монтеспан, как я уже сказал, официальная любовница короля в течение длительного времени, обвинялась в том же по этому же поводу, и это не единственный раз, где она показала жестокое сердце, не особо склонное к сочувствию и благодарности».

Все было подготовлено к тому, чтобы казнь состоялась на площади перед Бастилией. Бово в своих мемуарах сообщает, что шевалье де Роан надеялся, что из уважения к его происхождению он будет тайно казнен в Бастилии. Он заметил после зачитывания приговора, что не видит эшафота; отец Бурдалу, присутствовавший при этом, сказал ему, что он должен быть готов умереть публично на улице, он ответил: «Хорошо, у нас будет больше унижений».

Хотя шевалье де Роан объявил, узнав смертный приговор, о том , что простил своих врагов, он не мог скрыть своего негодования против тех, кто втянул его в заговор. Он особенно нападал на Ван ден Эндена, у которого первого возникла идея рокового предприятия, и, если верить Бово, он сказал фламандскому доктору, что он самый дурной человек из всех когда-либо живших. Он также упрекнул шевалье де Прео и даму де Виллар за то, что их неосторожные шаги способствовали его гибели.

Шевалье де Роана в его последние минуты сопровождали два иезуита, отец Бурдалу [10], один из звезд французской кафедры, и отец Талон. Они были с ним накануне и в ночь перед казнью и провожали его в часовню, где он должен был подготовиться к смерти.

[10] - По просьбе принцессы Гемене этот знаменитый проповедник был предоставлен как исповедник ее сыну, шевалье де Роану.

Шевалье де Роан спросил, поговорив с г-жой де Виллар, должны ли ему прочитать его приговор, но секретарь суда указал ему, что он должен дождаться присутствия двух других подсудимых, чтобы он было только одно оглашение. Когда он настоял, они согласились прочитать ему его приговор, который он слушал на коленях, как это сделала и м-м де Виллар; таково было требование уголовной процедуры того времени. Выслушав слова «конфискация имущества», шевалье де Роан воскликнул: «Что скажет моя мать про это приговор? [11] Затем, узнав, что казнь должна состояться только в три часа, он сказал, обращаясь к отцу Бурдалу: «Хорошо! Отец мой, у меня еще есть время, чтобы смириться и поговорить с вами».

[11] - Бово говорит нам, что шевалье де Роан показал чувствительность только на в этой статье, опасаясь, что его мать попадет в крайнюю нужду, от чего могла спасти доброта короля.

Когда приближался час исполнения приговора, палач вошел в камеру шевалье де Роана и обратился к нему с этими словами: «Монсеньер, вы довольны, что я выполню свои обязанности?» Шевалье ответил ему: «Да, дитя мое», он положил ему веревку на шею. Тогда Роан сказал палачу: «Друг мой, я прощаю тебе свою смерть; ты мог бы перерубить мне шею, не снимая мой жюстокор?» Экзекутор ответил утвердительно и спросил, не хочет ли он, чтобы его руки были связаны лентой из шелка. Шевалье ответил, что наш Господь, был связан только веревками, и он не заслуживает иного. После чего он умолял своего исповедника не оставлять его, попрощался со всеми присутствующими и плакал, прося прощения у тех, кого, по его мнению, обидел, а затем мужественно пошел к месту казни.

Площадь, где совершалась казнь, была занята утром мушкетерами и гвардейцами короля. Это был вторник, 27 ноября 1674. Все улицы, ведущие к Бастилии, охранялись всадниками. Три эшафота были возведены посреди обширного пространства улицы Сент-Антуан напротив Бастилии, недалеко от монастыря монахинь Сен-Мари. Огромная толпа собралась, чтобы присутствовать на этом печальном спектакле. Люди устанавливали амфитеатры перед домами по обе стороны улицы. Все окна и балконы были заполнены большим числом людей.

Именно в этот же день, в восемь часов утра, главный секретарь суда Луи Лемасье отправился в Бастилию, чтобы показать четырем обвиняемым смертный приговор, вынесенный накануне комиссарами под председательством канцлера. М.де Ла Гризоль в то время был губернатором замка. Он приказал шевалье де Роану и его сообщникам спуститься в часовню по просьбе секретаря. У нас есть рассказ, содержащий небезынтересные детали. В то время, как шевалье де Роан продемонстрировал твердость, достойную своего имени, Ван ден Энден был стоически безропотным, дама де Виллар поддалась чувственным слабостям, что не может быть удивительно в человеке, которого мы изображали.

Жан Ру в своих «Мемуарах» рассказал о том, как описывает шевалье д'Эгремон последние мгновения несчастной женщины, и мы воспроизводим здесь его слова об этом:

«Появился лейтенант Бастилии во вторник, 27 ноября 1674 года, около восьми часов утра, в комнате этой женщины, которая еще не вставала , и это был его последний визит. Чтобы быть в состоянии вообразить себе эту сцену, читателю пришлось бы представить фигуру лейтенанта Ла Гризоля, где в одном субъекте и в одном теле были, строго говоря, два Ла Гризоля: эти двое, которые затем вошли в комнату г-жи де Виллар, не были обычным Ла Гризолем, у которого не было ничего от спокойствия и мягкости при его приближении; он был, напротив, с угрюмым лицом, созданным для того, чтобы нагнать страх в самую бесстрашную душу; одним словом, он был способен спасти преступников от боли на виселице или эшафоте, лишив их жизни одним своим видом: «Ах! мой Бог, господин де Ла Гризоль, - воскликнула мадам де Виллар, - что вы пришли сказать мне в такое время? «Одевайтесь, мадам», сказал он протяжным голосом и с холодом, способным заморозить наименее робкие души. «Но все же, месье де Ла Гризоль, что это? Будут ли меня судить?» «Оденьтесь, мадам, и следуйте за мной. Ах! мой Бог и мой Спаситель, что вы затеваете для меня? Господи, помилуй меня!» «Ты, - сказала она своей служанке, - быстро одень меня, потому что я без сил!»

Секретарь Лемасьер, обязанностью которого было зачитать приговор, считал своим долгом выразить м-м де Виллар то сочувствие, которое он испытывал, сообщая ей о смертном приговоре. Эта дама, оправившись, пришла прямо к моменту оглашения казни, «чтобы у нас не было проблем произнести ей о ней, что это справедливое наказание Бога, потому что она долгое время была в ложной религии, будучи гугеноткой, и Бог хотел, чтобы ее наказали за то, что она так долго оставалась ею». Действительно, дама Виллар, обеспокоенная спасением, отреклась от кальвинизма перед лицом судьбы, угрожавшей ей.

В суде была определена конфискация имущества дамы Виллар, как и для шевалье де Роана; но ее брат, сьер де Бри, получил от короля принадлежащее ей движимое имущество. Вопрос о собственности, оставленной этой несчастной женщиной, вызвал незадолго до ее казни странную сцену, упомянутую в докладе, о которой следует сообщить.

В самый день казни, около часа дня, сьер Вапи предстал в Бастилии, попросив поговорить с дамой Виллар относительно дел ее касающихся: он показал бумаги по этому вопросу. Его просьба была удовлетворена, и его проводили в часовню, где сидела дама Виллар. Затем Вапи сообщил ей, что де Бри, ее брат, получил от короля в дар ее конфискации; и добавил, что де Бри обратился к нему, как к честному человеку, каким он и был, но попросил у него разъяснения по вопросам, о которых беспокоился, в бумагах, тех, что он, Вапи, держал в руке. Примечательно, что мадам де Виллар продемонстрировала изумительное хладнокровие, внимательно слушая то, что Вапи читал ей, и давая объяснения по каждому интересующему пункту. Вапи отметил карандашом ответы, полученные таким образом.

Протоколы были составлены секретарем, присутствовавшим на этой встрече. М-м де Виллар было предложено доставить к ней двух ее бывших любовников: ММ.де Ла Мёса и Брибарра, письма которых были найдены в ее бумагах, но она отказалась, опасаясь возможных эмоций от этих встреч, утверждая, кроме того, что ей нужны все силы в ее нынешнем состоянии. Покинув ее, Вапи пообещал несчастной женщине, что ее тело будет похоронено в святой земле, на что эта дама ответила, «что она будет ему обязана, тем не менее у нее было больше проблем с пониманием пристанища ее души, чем ее тела, и она умоляла его молиться за нее, в чем она нуждалась больше всего.»

Наконец наступил момент, назначенный для исполнения наказания. В четыре часа дня, пишет дю Козе,

«шевалье де Роан оставил Бастилию, взойдя в повозку, исповедник рядом с палачом, медленно двинувшуюся в окружении верховых Французских и Швейцарских гвардейцев. Большинство публики жалело осужденного. Роан выглядел грустным и подавленным. Вид этой невероятной толпы взволновал его. Он покраснел от стыда, что лишь усилило естественную красоту его черт. Когда он поднялся на эшафот, его фигура была величественна, высокий дух, окутывал этого человека вместе с сиянием молодости, и не было никого среди зрителей достаточно твердого, недостаточно бесчувственного, чтобы отказать ему в слезах. Он опустился на колени, прося прощения у Бога, короля и правосудия, и все же повернулся к своему исповеднику, чтобы получить последнее благословение, в то время, как люди смешали свои рыдания с печальными песнями, которые предшествовали казни преступников, и его голова была отсечена.»

Затем настало время м-м де Виллар. «Она несла, - говорит предыдущий автор, - даже на эшафоте, знаки своего тщеславия и кокетства. Она была нарумянена, одета в лучший наряд, как бы бравируя перед смертью; но, когда она увидела следы казни, только что свершившейся, то продемонстрировала несколько признаков слабости.» В докладе говорится, однако, что она сама принимала участие в пении Salve Regina, предшествующей казни каждого из заключенных.

Ее голова была отрублена одним ударом, как это случилось и с шевалье де Роаном. В этот момент шевалье д'Эгремон, который был в Бастилии и подозревал, что казнь осужденных будет иметь место, с помощью небольшой подставки, которую, он установил в своей камере, чтобы достичь высоты половины окна, выходящего на Сент-Антуан, где были возведены эшафоты, бросил взгляд на печальное зрелище, представшее перед ним, и первым, увиденным им, была голова м-м де Виллар, которую только что снес удар палача.

«Его ужас был таков, - говорит Жан Ру, сообщающий об этом, - что он упал почти такой же мертвый, как и та красивая казненная, единственная царившая в его сердце. Тем не менее, через несколько мгновений он снова встал, и я слышал несколько раз, как мне и другим он описывал это роковое зрелище спустя больше года после того, как все произошло, с такими странными эмоциями, что помутнение сознание его возбужденного ума сразу погружало его в то же временное помешательство, которое его так беспокоило».[12]

[12] - Mémoires de Jean Rou, t. I, p. 68 et 69.

Шевалье де Прео, казненный после м-м де Виллар, проявил большую твердость. Затем был повешен Ван ден Энден. Поднявшись на место казни, он смотрел без эмоций, не будучи тронутым ни бурной толпой перед ним, ни остатками казни его сообщников, ни его виселицей. По словам очевидца, его глаза и лицо не изменились. Он не проявлял никакой слабости, демонстрируя твердость и невозмутимость героев.

Он прекрасно поддерживал репутацию философов-стоиков, чья слава следовала за их сектой. Он всегда утверждал, что ни жизнь не является добром, ни смерть - злом, что не быть более живым или не быть в Константинополе, например, - равная вещь, что душа, освобожденная от тела, сильно выигрывает от того, что ее достали из плохого попутчика, который постоянно огорчает ее своими потребностями, своими страстями и разными впечатлениями, которые она вынуждена получать. Таковы были принципы, которые он преподавал Спинозе, считая его одним из своих учеников.

Он спокойно выслушал доктора, бывшего рядом с ним и увещевавшего его умереть по-христиански. Что касается преступления, за которое он был осужден, то он не покаялся перед лицом смерти; он утверждал, что в признании открыл все обстоятельства заговора, что в период открытой войны допустимо для гражданина атакованного государства взяться за все ради спасения своей угнетенной страны, едва дышащей под руинами, и что в этих страшных обстоятельствах человек очень счастлив отдать жизнь за освобождение сограждан.

Сразу же после казни останки шевалье де Роана были доставлены в траурном экипаже, освещенном шестью белыми факелами, в аббатство Жуарр, где он попросил себя похоронить. Власти запретили раздевать и обыскивать его тело.

Смертный приговор вынесли только четверым, принимавшим самое активное участие в заговоре, в котором Латремон был душой. Из тех, кто был арестован вместе с ними, некоторые были освобождены из-за отсутствия достаточных доказательств [13], остальные были произвольно задержаны на какое-то время или отправлены обратно для суда в других юрисдикциях, которые не должны были объявлять смертный приговор. Советнику Le Boullenger d'Hacqueville было дано указание сообщить об этом обвиняемым. Тот, кто, казалось, был самым вовлеченным в дело, граф де Фьер, оказался обязанным своим послаблением заявлениям шевалье де Роана, которому он был родственником, и который никогда не переставал утверждать, что тот не был знаком с заговором.

[13] - Так было в случае с графом de Créqui, Sourdeval, Bourguignet, Mallet de Saint-Martin, дамуазель de Villars, сьером Dargent, Lanefranc, de Grieux, Dupuy, Lallemant du Goudray, Chàlon de Maigremont, etc.

Сразу же после казни граф де Фьер покинул Фор-л'Эвек, куда он был заключен, под ответственность предоставить себя при получении дополнительной информации. Что касается Катрин Меданс, жены Ван ден Эндена, все указывало, что она не знала о существовании заговора, и ее больше не задерживали в Бастилии.

Таков был результат этой смело задуманной попытки, успех которой не был невозможным. Во Франции к голландцам было много упреков за то, что они связались с явным предательством. Те утверждали, что заговор, возникший по этому поводу против Людовика XIV, был по закону войны. Они запретили убивать короля и утверждали, что относились бы к дофину с уважением, если бы захватили его персону; что, кроме того, этот замысел был далек от одиозного предложения французскому правительству инженерами и военно-морскими офицерами сломать дамбы и затопить всю Голландию за одну ночь.

Этот заговор, истинного характера которого общественность не знала, предоставил Эжену Сю сюжет одного из его романов, представляющего целью двух его авторов, Латремона и Ван ден Эндена, установление республики во Франции; ему предшествовало чуть более века заговоров другого рода, приведших к появлению республиканского режима. Казалось, он был не чем иным, как безумной затеей молодых разорившихся людей, предпринявших шаги для удовлетворения своих амбиций, прибегнувших к самому преступному предприятию. То, как что было показано, демонстрирует нечто большее. Шевалье де Роан являлся скорее инструментом, чем предводителем для двух человек, являвшихся зачинщиками. Тяжесть наказания испугала тех, кого могло соблазнить затеять новые заговоры. Судьба шевалье де Роана служила примером и устрашением, потому что, как замечает Ла Фар, он был при Людовике XIV единственным человеком, которого наказали смертью за преступление lèse-majesté.

   

   

Alfred Maury

   

   

Об Альфреде Мори, авторе этой работы

Закончив учебу, Альфред Мори поступил в Национальную библиотеку в 1836 году, затем в Библиотеку Института (Франции) 18 января 1844 года, где посвятил себя изучению археологии, древних и современных языков, медицины и права. Обладавший большой работоспособностью, замечательной памятью и критическим умом, он становится без особых усилий автором множества статей и работ по самым разнообразным предметам.

Он оказал большое содействие Академии надписей и изящной словесности, членом которой он был избран в 1857 году.

Альфред Мори был другом Флобера, который использовал его исторические работы для написания "Саламбо".

Наполеон III привлек Мори в исследовательской работе, связанной с историей Цезаря, вознаграждая пропорционально его активному участию, хотя и скромно, в этой работе на должностях библиотекаря Тюильри (1860), профессора Коллеж де Франс (1862) и генерального директора Архивов (1868). Используя свое влияние для продвижения науки и высшего образования, он вместе с Жаном Виктором Дюрюи, министром образования при Наполеоне III, стал одним из основателей École pratique des hautes études (EPHE) (Практическая школа высших исследований). Он умер в своем доме в 6-м округе Парижа через четыре года после ухода с последнего поста 11 февраля 1892 года.

Является автором работ по легендам и верованиям Средневековья, истории великих лесов Галлии и древней Франции, исторической географии и этнологии, религиозной истории Древней Греции, магии и астрологии в древности и в Средние века и др.

Также перу Альфреда Мори принадлежит ряд статей в различных энциклопедиях и публикации в Journal des savants, в La Revue des deux Mondes (1873, 1877, 1879-1880, etc.)

   

   

   

I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ОРГАНИЗАЦИЯ ЗАГОВОРА (часть 1)
I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ОРГАНИЗАЦИЯ ЗАГОВОРА (часть 2)
II. РАСКРЫТИЕ И РАССЛЕДОВАНИЕ ЗАГОВОРА (часть 1)