Джованни Баттиста Прими Висконти (Jean-Baptiste Primi Visconti Fassola de Rasa, comte de Saint-Mayol, dit « Primi Visconti »)
(1648—1713)
итальянский писатель, хронист и историк двора Людовика XIV

   

   

Mémoires sur la cour de Louis XIV, 1673-1681 (Мемуары о дворе Людовика XIV в 1673 - 1681 гг.)

   

   

Primi VISCONTI, Mémoires sur la cour de Louis XIV. (Calmann Lévy, un volume, 1908.)

Когда я увидел графа де Гиша, то нашел его самонадеянным; и он явился мне одним из тех причудливых людей, которые, презирая Бога и святых, дают себе власть над всеми. Граф производил большой фурор среди дам. Будучи на игре у королевы, где есть круг принцесс и герцогинь, сидящие вокруг королевы, в то время как другие продолжают стоять, граф посчитал, что рука одной дамы, его друга, находилась в месте, где не подобает из скромности; и он накрыл ее своей шляпой; наблюдая, что дама отвернулась, он насмешливо поднял шляпу. Все присутствующие начали смеяться и перешептываться, я оставляю вам представить о чем, а бедняжка осталась в замешательстве. Он каждый день проделывал с дамами подобные фокусы, и все же они продолжали искать его. Мадам влюбилась в него. Король сказал Месье выкинуть его из окна, если застанет его с ней. Однажды такое случилось бы, не скройся граф в камине.

   

   

опубликовано в La Revue de Paris, 1908, июль/август

   

   

Я часто посещал г-жу де Рошфор, которая назначила мне час своей ванны. Однажды, когда в прихожей никого не было, я поближе прошел к комнате и увидел человека уже в возрасте, седеющего, с небольшой бородкой; среднего роста, он казался довольно энергичным и стоял на коленях перед ней; Я удалился, и горничная попросила меня подождать немного, потому что М. Ле Телье был с мадам.

Последний, услышав меня, настоял, чтобы я вошел. После еды она отвела меня в отель Сегье; в кабинете, на кровати, покрытой бархатом, отдыхая, лежала красивая брюнетка, одетая в черное. Мадам де Рошфор сказала: «Кузина, я привела к тебе, месье Прими». Дама поднялась, не зная, что думать, и, решив, что я родственник мадам де Рошфор, сказала: «Этот человек выбрит и похож на дворянина, а не на врача.»

Я был очень смущен; Я знал, что этот дом был старой канцлерши, а не столь приятной особы. Наконец, я вспомнил, что после смерти графа де Гиша графиня, его жена, переехала жить к канцлерше, своей бабушке. Поэтому я решил не узнать ее, и, когда она протянула мне руку, сказал ей: «Мадам, вы девственница и мученица по сей день; и зависит от вас, что вы больше не будете ею.» Был долгий взрыв смеха, потому что бессилие покойного графа де Гиша было печально известным.

   

   

Маршал де Грамон хотел, чтобы я был среди его друзей; он был прекрасным придворным, большим дворянином во всем, очень высоко ценимым, но неисправимым льстецом.

Король, который хорошо знал его, ел однажды за столом грушу, оказавшуюся плохой, и передал кусок маршалу, сказав: «О, вкусная груша! Попробуйте ее, господин маршал!» И маршал сразу: «Что изысканный плод!»

Король начал смеяться, и, давая другим эту мерзкую на вкус грушу попробовать, он выставил маршала, как льстеца.

   

   

Граф де Грамон был взбешен, увидев богатого Люксембурга (герцог Люксембург, Франсуа Анри де Монморанси (1628 — 1695), его кузен по матери, посмертный сын знаменитого дуэлянта Монморанси-Бутвиля), сказав мне, что того подкармливали годами, когда у него не было ни су.

   

Граф де Грамон хотел, чтобы я был у него в доме каждый вечер, и я не мог понять причины, тогда графиня, жена его, сказала мне, что я был единственным человеком, к которому он не испытывал ревности. Однако время от времени он возвращался домой неожиданно, и часто, когда казалось, что он играет в brelan (карточная игра), стоял у двери.

Графиня была англичанка, красивая блондинка, высокая и остроумная. Среди других поклонников был маркиз де Сигнелей, питавший к ней особую любовь. Он был старшим сыном Кольбера; молодой, красивый, хорошо сложенный; но придворные находили его буржуазным.

   

Что касается графа, он - старик с носом арлекина, горбатый, рассеянный, уродливый и угрюмый. Когда его жена была беременна, король спросил его, что он будет делать с ребенком, если родится мальчик. Он ответил, что сделает его врачом. Король спросил его, почему: «Потому что, - ответил тот, - врач достигнет положения при вашем дворе.»

   

Граф отличался большой свободой в речах , и короля веселило все, сказанное им; Однако в тот день, когда король решился на осаду Маастрихта, он был ошеломлен его откровенностью. Это было в Тонгре. В течение трех часов король совещался с Лувуа, невзирая на настроенных против него придворных, возражавших всем его предприятиям. Король, подходя к столу с главными придворными, с которыми имел обыкновение делить трапезу, заявил, что определился с осадой Маастрихта, и на это услышал восклицания, что он не заботится о своих людях. Он сказал на то, что у него нет ничего, кроме презрения к ним. Все молчали и дрожали, когда граф де Грамон встал из-за стола и снял шляпу, потому что во Франции принято находиться за столом со шляпой на голове, и парировал: «Сир, придворные несчастны; они являются первыми из ваших подданных; именно на них падает все зло. Они спят на земле, предоставляют себя, богатство и людей для служения Вашему Величеству, не говорят ничего, что не в ваших интересах; они не похожи на тех, кто только что разговаривал с Вашим Величеством; эти спят на хороших кроватях, не рискуют; кроме того, все они покрыты золотом и серебром.» Король не произнес ни слова, и все придворные побежали обнять графа.

   

Через несколько дней король принимал посланника, который едва мог сказать слово. Когда тот ушел с аудиенции: «Возможно ли, - сказал король, - что такая миссия поручена такому человеку?» Несмотря на присутствие министров Грамон ответил: «Сир, все всегда так; не может быть никаких должностей, кроме как для родни министров ». Помпонн (Симон Арно, маркиз де Помпонн (1618 - 1699), посол, министр иностранных дел) бросился на шею графа с тысячей комплиментов, за то что тот так хорошо и надлежащим образом нанес удар. У графа было горькое негодование против министров, потому что Сеньелей, любивший его жену, был сыном министра (Кольбера).

   

   

Однажды вечером, уставший, я лег спать раньше обычного, и, как только уснул, слуга пришел сообщить мне, что графиня де Фиске и маркиза де Ранн хотят меня видеть. Я встал. Мы отправились в дом мадам де Ранн, где обнаружили скопление карет и людей. Когда я вошел, высокая дама под вуалью подошла ко мне; она изменила голос; но я сразу признал Мадемуазель де Монпасье. Однако, изображая неведение, я последовал за ней в кабинет.

Мадемуазель, будучи в беспокойном настроении, иногда садилась на табурет, иногда на кушетку, и, наконец, после часа беседы она оперлась на китайский столик, который под ее весом сломался; принцесса упала сама, и, желая удержать ее, я упал на нее. Все дамы прибежали. Бог знает, что они подумали, увидев нас друг на друге. Наконец все начали смеяться, кроме мадам де Ранн, которая увидела двести пистолей в осколках фарфора под столом. Между тем прибыла мадам де Ножан, сестра графа Лозена.

Разговор возобновился. Мне показали письмо, из которого я составил представление о Лозене; я догадался о его несчастливой судьбе, о его тюремном заключении и заверил, что через шесть или семь лет он будет освобожден. Мадемуазель спросила меня, замужем ли она. Тогда я ответил двусмысленно, что мы не говорим про сейчас; она плакала, иногда смеялась или вздыхала по поводу моих ответов на ее вопросы, все из которых касались Лозена. Мадемуазель была неиссякаема, и, наконец, дамы пришли, предупреждая ее о наступлении дня.

Вот тогда она назвала себя, рекомендовав дамам отвезти меня домой, а мне почаще навещать ее. Она отправилась в свой Люксембургский дворец, где, проспав очень долго, заявила дамам и кавалерам, посещавшим ее, что увидела замечательного человека и провела ночь наиболее дивную во всей своей жизни.

Король, который, как правило, сразу узнавал даже о самых незначительных историях, был тут же проинформирован. На следующее утро, когда я сам был в Версале с графом де Клером на королевской трапезе, король, как только увидел меня, повернулся к Мадемуазель: «Моя кузина,- сказал он ей,- вот он, изумительный человек!» И, уже встав из-за стола, спросил меня, слышал ли я что-нибудь; я ответил, что нет, и мне было весело, на что он улыбнулся и, когда был с дамами, то высказал свое мнение, утверждая, что я умен, и хвалил меня, как галантного человека. Маркиз де Лувуа, Данжо, маркиз де Ла Вальер, герцог де Креки, аббат Шавиньи и все придворные расточали мне комплименты и продолжали говорить обо мне лестно, потому что король обратил на меня внимание. Поскольку достаточно ему заговорить о ком-то, чтобы его сразу его можно было искать в качестве святого или сторониться, как от проклятого.