Histoire galante de Monsieur le Comte de Guiche et Madame
(Галантная история графа де Гиша и Мадам)

по парижскому изданию 1667 г.

   

Вторая часть

   

   

Продолжение рассказа графа де Гиша

   

Я признаюсь вам, что радость от моего приключения была нарушена огорчением от этой эмоции, которая меня совершенно обезоружила, и я каждый день испытывал тысячи беспокойств; и по прошествии трех дней, в тот же час я оказался там же, полный счастья, а, поскольку Месье находился в Лувре, я верил, что не буду прерван. Ночь была ясная и безмятежная, и мне казалась, [34] без сомнения, в тысячу раз красивее, чем день; как и раньше меня провела Монтале; у меня было немного времени, чтобы помечтать, потому что Мадам вскоре вошла в ту же комнату.

   - Ну, граф, - спросила она, - вы исцелились?

   - Ах, Мадам, - отвечал я, - болезни, вызванные радостью, не являются продолжительным злом, если бы Ваше Высочество дали мне немного больше времени, я бы пришел в себя гораздо быстрее.

   - Это правда, - согласилась она, - я думала, вы умрете у моих ног, настолько печально выглядели.

   - Я не предназначен для такого славного конца; но знаю, что великие принцы будут завидовать моему нынешнему состоянию и моей любви.

   - То, что вы мне говорите, - продолжила она, - успокаивает, как мне бы и хотелось; но, - продолжала она, смеясь, - эти мысли не отвергают вашего недавнего состояния. Потому что, в конце концов, вы причинили мне [35] большое горе.

   - Вы дали слишком много времени, чтобы подготовить меня к моему счастью, и я думал, что счастье - видеть вас.

   - Не так-то просто, чтобы вы могли поверить, - сказала она, - зная о всех мерах предосторожности, которые я должна была предпринять для этого, и все заботы Монтале, вы были бы благодарны нам обеим.

   - Но, - воскликнул я, - неужели вы с нетерпением ждали меня снова?

   - Вы вызываете больше интереса, чем думаете; потому я, будьте уверены, среди ваших лучших друзей.

При этих словах она протянула руку, покраснев.

Таким образом, я сделал все, что мог, чтобы показать ей силу своей страсти, и мне было приятно видеть, что я ее убедил. У нас был разговор, длившийся около четырех часов, самый нежный и трогательный; и мне кажется, что у меня с ней [36] появились новые силы.

Ее прекрасные глаза, ее нежность и сотня благосклонных и деликатных вещей так сильно оживили меня и создали столько приятности, и она дала мне знать тысячей ласк и тысячей слов, что она очень довольна мной. В конце концов мы, после того, как сказали, что два любовника не могут быть более нас довольны друг другом, обсудили мои действия.

Она велела мне больше водить дружбу с Вардом, чем я делал до сих пор, и ходить два или три раза в неделю к графине де Суассон: там в развлечениях будут участвовать несколько человек; и у нас должно быть более удобное время и место, чем в Пале-Руаяле, для наших бесед, не посвящая в это никого, кроме Монтале, которой она абсолютно доверилась; после того я вышел, [37] и Монтале, остававшаяся в кабинете, пришла, чтобы отвести меня на маленькую лестницу, и я благодарил ее всю дорогу.

С тех пор я видел Варда и графиню де Суассон, и неизбежно находил Мадам, когда она не была в Лувре или в Пале-Руаяле. Мы четверо образовали очень приятное сообщество, и на фундаменте хорошей дружбы пообещали себе неотъемлемый союз интересов.

Но я не могу не сказать, что мы вместе были заняты тем, чтобы король оставил Ла Вальер, присоединившись к кому-то, кем мы сумеем управлять.

По этой причине мы нашли нужным дать повод для ревности королеве письмом, которое делали неделю и которое я перевел на испанский язык. Я затаился: и, [38] находясь в комнате королевы четыре или пять дней назад, подбросил это письмо на ее кровать. Оно было найдено Молиной, которая, вместо того, чтобы отдать его хозяйке, отнесла королю:

   

ПИСЬМО КОРОЛЕВЕ НА ИСПАНСКОМ

   

Король занят беспутством, которое никто не может игнорировать, и мадемуазель де Ла Вальер является объектом его любви и привязанности. Это сообщение, которое ваши верные слуги посылают Вашему Величеству. Вам нужно знать, можете ли вы любить короля в объятиях другой или вы хотите предотвратить дела, продолжение которых не делает чести.

   

Что удивительно, так это то, что король сказал об этом Варду и показал ему письмо, велев попытаться обнаружить без шума, кто может быть автором.

Я не боюсь, потому что [39] Вард сам написал оригинал на французском. Вчера он сказал нам, что сделал все, что мог, чтобы посеять в мозгу у короля мысли о М. Принце, но он не поверил, что тот способен на такое, и что король, наконец, остановился в своих подозрениях на Мадемуазели, думая о ее отвергнутости, и на мадам де Навай из-за ее неосмотрительной добродетели.

Вард не пытался отвлечь его, и притворялся, что ловко ищет автора. Наши дамы, со своей стороны, указывали королю на одну из первых красавиц Франции, которая иногда бывала у Мадам, иногда у графини де Суассон. Но письмо все испортило, и только сильнее привязало его к Ла Вальер. Мы видели это каждый день; Вард, со своей стороны, был влюблен в графиню де Суассон, и это не было секретом. [40]

Но с нашим способом действий мы слишком мало знали о наших делах. Тем не менее, я регулярно появлялся при дворе у Месье. Я даже пытался стать частью его окружения, чтобы иметь больше поводов показать ему некоторое самодовольство. Но я заметил, что он любит быть один среди дам, и мне хорошо известно об этом его настроении. Я предложил переговорить с мадам д'Олон, и он нашел ее красивой и любезной два или три раза.

Я видел, как он почти решился в этом деле, но он все еще боится; это создает проблемы во всем; и, честно говоря, я не верю, что ему нравится принимать решения. Я не отказался и говорил ему раз десять; поскольку у меня был большой интерес, чтобы он доставил себе удовольствие.

М-м де Монтеспан развратила его для меня, и, поскольку она оставляет его, мне это доставит [41] заботы.

   

Рассказ Маникана

   

   - Судите, дорогой друг, счастлив ли я, и есть ли кто во Франции, способный похвастаться, что превзошел меня в удаче.

   - Признаюсь,- ответил я ему, - что ваше счастье настолько велико, что я дрожу за вас, я вижу вас, окруженным столькими безднами, что будет чудо, если вы сможете выйти из всего благополучно; вы должны держать поводья в руке и защищаться от двух вспышек, и вы можете выдержать такое со славой с помощью разумного поведения, и фортуна не должна оставить вас, дав избежать стольких опасностей. Вам хватило бы вашей любви, не пересекая удовольствия принца, от которого вы получаете все милости; и я говорю вам, как человек, который любит вас, не участвуйте ни на каких проектах, которые ваши друзья захотят [42] придумать со своими претензиями.

   - Если бы вы были любовником, - ответил граф, - вы не были столь рассудочны, я скажу вам, что ревность никогда не бывает так уж хороша с сердцем в присутствии объекта; я не мог любить короля после причиненных мне страданий; у Мадам те же чувства; я заинтересован помнить об этом. Кроме того, Вард и графиня де Суассон заставили нас понять, что если мы сможем дать ему любовницу из наших друзей, то получим величайшее количество монарших милостей и сделаемся настолько необходимыми для его удовольствий, что он не сможет обойтись без нас, и это станет средством посвятить нас в величайшие и важнейшие дела. Если бы вы знали, как я, очаровательное разнообразие мыслей, какие любовь и амбиции производят в душе, [44] вы не стали бы так много рассуждать; мы увидим вас там, как других; и когда подобное произойдет, вы станете менее суровым к своим друзьям. Прощайте!

C этими словами он удалился, оставив достаточно большой повод задуматься обо всем сказанном мне.

Минули три месяца, и у графа не было ни малейшего повода для беспокойства. Правда, он был так занят своей любовью и интригами, что я видел его мимоходом; он непрестанно имел довольный вид; он тратил огромные деньги на одежду; он в значительной степени отошел от своих обычных дел, и, наконец, он сделал так много всего, даже слишком много, чтобы недооценить причину этих изменений.

Кто-то предупредил меня о том, что говорят; я не мог пренебречь возможностью сообщить ему об этом и позаботиться о нем. Но, поскольку процветание [44] усыпляет бдительность и притупляет разум, он сказал мне, что готов к таким вещам, что эти люди строят догадки без всяких на то оснований.

Он говорил со мной около часа, утверждая, что не сделал бы и шага без предосторожностей.

Он пренебрег настолько тем, что я сказал ему, что вызвал недовольство, и месье попросил некоторых людей послушать, чтобы разъяснить все это. Двор полон льстецов, которые, дабы обрести доверие принца, беспокоят его покой слухами, и которые, желая убедить его в своей преданности, расскажут о самых страшных вещах.

Такова была судьба Месье, который нашел людей, превративших эти слухи в уверенность и так тщательно укоренивших ее в уме этого молодого принца (который все еще был новичком в подобных делах), что он забыл о своем рождении, [45] мужестве и власти ради отмщения за первые доставленные ему болезненные удары. Он со слезами пожаловался королю на дерзость графа и, преувеличив все малое, что узнал, увещевал его, прося о справедливости и удаления от Мадам всех тех людей, которые могли быть в чем-то замешаны.

Король был тронут наивным видом, с которым его брат говорил с ним и выражал свою ревность; и дал ему урок на будущее, сказав:

   - Такие горести были скорее возбуждены, чем имели место на самом деле, тем не менее, если безрассудство графа столь велико, то нет никакого средства к удержанию, кроме как отправить его под домашний арест, наказывая сразу тех, кто не будет выказывать должного уважения, независимо от [46] звания; не рассматривая, был ли граф виновен или нет, необходимо отправить его подальше до тех пор, чтобы он вряд ли смог стать тем, кем он стал; кроме того, надо мягко удалить от Мадам подозрительных людей, подталкивающих ее на путь легкомыслия, что должно деликатно управлять разумом Мадам, такой юной и просвещенной, а так же можно проигнорировать некоторую небольшую свободу, но невинные манеры не должны вести к попаданию ее в неприятные ситуации.

Наконец, король ничего не забыл обо всем, что могло смягчить отношение его брата по отношению к предмету столь деликатному.

В тот же день Месье в гневе, забыв все, только что сказанное [47] ему, удалил Монтале и Барбезьер от Мадам, со страданием и слезами воспринявшей изгнание двух фрейлин, которых очень любила.

Тем временем король послал за маршалом де Грамоном и, увидев его, приказал всем удалиться:

   - Месье маршал, ваш сын - сумасброд, ему будет очень трудно поумнеть, если бы не вы, я бы отказался от него из-за обиды моего брата, к которому он не испытывал достаточного уважения. Отправьте его в Польшу, на войну до дальнейшего уведомления, и для того, чтобы причина его отъезда не была озвучена, пусть придет завтра испросить у меня разрешения проделать это путешествие для себя и для Лувиньи, своего брата.

Маршал поблагодарил короля за его доброту, не заботясь о том, чтобы оправдывать своего сына; и отправился заставить того выполнять [48] приказы.

Граф все еще лежал в постели, потому что очень поздно вернулся из отеля Суассон, когда его отец вошел в его комнату; откуда их люди тотчас ушли. Не было сомнений, что маршал не пришел к сыну без дела:

   - Месье граф де Гиш, - сказал он своим насмешливым тоном, - вы удачливый человек; вам будет так приятно, что кто-то так же заботится о вашей жене, как вы беретесь о чужих. Вы хорошо приняты, - продолжал он, - вы красивый кавалер, и, несмотря на все предосторожности, вы сделали свои ухаживания заметными. Король только что сказал мне, что знает ваши заслуги и хочет вознаградить вас, так что готовьтесь отправляться и выяснить, захочет ли король Польши принять вас в качестве волонтера в своей армии. Человек с мозгами, [49] вроде ваших, не совсем достоин такой участи; вы делаете это, чтобы устроить свою судьбу; я хорошо вижу, вы верите, что истина и удовольствие сделают вас великим сеньором.

Он сказал сто других вещей графу, не имеющего сил прервать его, настолько он был поражен путешествием, которое, по его мнению, было неизбежным. И после того, как его отец уже с более серьезным видом заставил его услышать волю короля, он оставил его в покое, если кто-нибудь мог сказать такое о человеке, который представлял себе, что его ждет, и все, что ему предстоит выстрадать.

Первое, что сделал граф - приехал рассказать мне о своей беде, и у меня не было большого утешения для него в несчастье без особых надежд на возвращение. После этого он отправился к Варду, которому сказал о необходимости скоро уехать, [50] прося его вернуть письма Мадам и отправить ему ответы, и Вард пообещал преданно служить ему в этом и во всем. Я нашел его у себя в доме, где он возражал мне решительно в том, что доверился Варду, не подумав о том, чтобы поручить это мне, потому что я был слишком привязан к нему, и потому что у Варда было больше привычки, чем у меня, в доме Мадам.

После того, мы увиделись с ним tete-a-tete :

   - Разве вы не пытались понять, - сказал я, - причину вашей опалы?

   - Со вчерашнего дня, - ответил он, - я раз двадцать пересмотрел мои прошлые действия и нашел только две вещи, которые, возможно, предали меня. Можно вспомнить, что глаза Мадам прекрасны, а я говорил о них с слишком горячо; и даже я говорю, [51] что кавалер, который был хозяином, мог легко сказать, что он счастлив, и я произносил эти слова с радостью и гордостью, что было бы очень нескромно среди людей более холодных чувств; и, возможно, все прошло, не будучи замеченным; потому что мы были достаточно разгорячены вином. Я помню, однако, что вы наступили мне на ногу. Другой случай видится мне более опасным; мы заметили, Мадам и я, что Месье никогда не окунает почти всю свою руку в святую воду в часовне Пале-Руаяля, вытирает ее носовым платком, после того поднося его к лицу, это позволило нам сыграть с ним злую шутку, отомстив ему за частично испорченную накануне прогулку, когда мы проводили время утром [52] в Сен-Клу, собираясь вернуться только вечером. В то же утро я оказался на мессе в часовне Королевского дворца и, в конце концов, когда все удалились, оставшись наедине с Мадам и Монтале, как будто нам надо было поговорить, исполнили задуманное. (здесь рассказ обрывается)

   

ПИСЬМО

   

После существования в напряжении при дворе, конечно, я утешаю себя мыслью закончить свою жизнь на свободе в республике, где нет никаких надежд, но, по крайней мере, ничего не надо опасаться.

В молодости было бы стыдно не входить в мир с целью возвысить свою судьбу. Когда мы поворачиваем вспять, природа призывает нас, и мы возвращается от чувств честолюбия к желанию покоя. [53]

Удовольствие жить в стране, где законы защищают нас от воли людей, и где быть одному значит быть одному.

В соответствии с этим магистраты сосредоточены на общественном благе и мало отличаются какими-то особыми преимуществами, нет никакой явной разницы в привилегиях, задевающей равенство: мы не видим никого препятствующего нашей свободе, не превращая наше состояние здесь в заботу о тех, кто управляют нами без желания хотя бы подумать о смягчении огорчений своим уважением, но с требовательностью и строгостью в приказах государства народу; среди граждан каждая личность имеет облегчение, связанное с [54]равной судьбой.

Доверие тогда вознаграждается, подчинение никогда не бывает сложным, если законы не строги, или, скорее, когда вы невиновны.

Поистине великим вкладом расценивается всегда общественное благо, являющиеся общим для тех, кто его формулирует, и для тех, кому оно предназначено. Они оставляют каждому утешение, способствующее только тому, чтобы его не удивляла любовь страны, чтобы она хорошо и по-настоящему любила его. Слишком много сказать о правительстве невозможно, не сказав, что ничто не сравнимо с его самодостаточностью, как его же бескорыстие и твердость.

Духовные дела проводятся с такой умеренностью, что разница в религии, которая доставляет столько неприятностей в других местах, [55] не вызывает ни малейшего изменения в умах; каждый ищет небеса своими силами; кого считают более жалким, достоин милосердия; и никогда не преследуют ложные цели; но в этом мире нет ничего, что не оставляет желать лучшего: мы видим меньше честных людей, чем умелых; более здравого смысла для дела, чем в деликатных сферах.

Дамы там учтивые и почтенные, а мужчины не находят вреда, предпочитая общество своих жен. Они же настолько общительны, что могут развлечь порядочного человека, не решающегося их беспокоить. Это не так, что некоторые из них недостаточно привлекательны; я знал тех, кто был нежен; обнаружив трогательную чистоту, чтобы вдохновлять тайное томление: я знаю, [56] они были добродушными и хорошо подготовленными к делам, достаточно рассудительными; но не на что было надеяться либо по причине их проницательности, либо из-за их холодности, что дает место добродетели в любом случае.

Мы видим в Голландии определенную практику добродетели в целом, и я не говорю о старой традиции воздержания, о который мать говорит дочери, как о высшей религии. По правде говоря, невозможно говорить о галантности в отношении дочерей, хранящих невинность для своего супруга.

Некоторые из них все заканчивают счастливым браком, а некоторые недовольно говорят о тщетной надежде на положение.

Длительные развлечения не должны быть приписаны или [57] ошибочно приняты за опосредованную неверность.

Таким образом, в страхе быть обманутым, никто не смеет уйти, когда никто не хочет заканчивать; и половина по привычке, а половина — по чести, которую каждый делает постоянной, в течение нескольких лет удерживает жалкие остатки исчезнувшей страсти.

Некоторыми примерами такого рода являются серьезные размышления о самых молодых девушках, которые рассматривают брак как естественное состояние, как истинное состояние, в котором должны оставаться; женщины, отдавшие себя однажды, считают, что они потеряли всякое распоряжение собой; и не знают ничего, кроме обязанности.

Они будут осознавать свободу чувств, [58] и большинство предрассудков находят себя в другом месте, и здесь все кажется неверностью; и неверность, которая является галантной заслугой приятного течения, является величайшей из пороков этой доброй нации, очень мудрой в поведении правительства, но у которой мало возможности похвастаться в изящных удовольствиях и учтивой нравственности.

Мужья платят за эту лояльность своим женам значительным подчинением; и, если кто-либо против обычаев посягнет на империю в доме, женщина станет плачем всей округи, как несчастная, а муж будет осужден, как подлинное зло.

Несчастный опыт дает мне достаточно проницательности, чтобы ослабить все эти вещи; и заставляет меня сожалеть о времени, когда все гораздо нежнее было ощущать, чем многократно знать; я помню, кем я был, чтобы воскресить то, [59] что я отношу к старым давним чувствам; есть некоторая склонность к нежности; или, по крайней мере, удаленность от лени; счастливее тирания, чем страсти, которые являются удовольствиями нашей жизни! Ее империя, империя Разума, она лишает нас приятных чувств; и удерживает нас в завистливой бесполезности, а не в установлении истинного покоя!

Я скажу вам о красоте Гааги!

Достаточно, что путешественники были очарованы, увидев великолепие Парижа и древности Италии: с одной стороны, вы идете по пути, достойному величия римлян, а с другой вы входите в самое приятное поселение, которое я видел за всю свою жизнь; в том же месте, куда вы идете, вы видите достаточно домов, чтобы образовать прекрасный и красивый город, достаточно деревьев и переулков, чтобы сформировать восхитительное уединение.

В этом заключается невинность удовольствий на публике, что город из самых населенных городов может предоставить нам; [60] дома более свободны, чем во Франции в часы, предназначенные для общества; более сдержаны, чем в Италии, когда чрезмерно точное предписание заставляет иностранцев удалиться, а семья для домашних тесна.

Время от времени мы составляем двор для молодого принца, которому я оставляю тему для жалоб; только и говорят, что ни у кого никогда не было его благородства, никогда не было такого ума и сложения в его возрасте.

Если сказать все, что можно было бы сказать об истине, никто не поверит; и для тайного движения любви я должен молчать, о чем знаю, опуская то, чего вы не знаете.

   

КОНЕЦ

   

   

   

Концовка "Галантной истории" явно смазана, и рассказ графа де Гиша обрывается буквально на полуслове. Нет окончания рассказа о сыгранной с Месье злой шутке, не проясняются причины изгнания Варда и последствия истории с "испанским письмом."

И в этой связи становится еще более любопытным заключительное письмо. Оно является одной из свмых интересных и, без всяких сомнений, загадочных частей романа. Это просто письмо. Оно никак не озаглавлено и не имеет логической связи с сюжетом. Это очень емкий документ. В нем содержится целая мировоззренческая концепция, кратко изложенная, но достаточно глубокая. И есть еще один момент.

Дело в том, что точно такое же письмо содержится в архивах Грамонов и считается написанным графом де Гишем неизвестному другу в 1666 г. из Гааги. Оно было напечатано в "Истории и генеалогии дома Грамонов" и доступно на этом сайте на странице Граф де Гиш в "Истории и генеалогии дома Грамонов." Правда, его текст несколько короче содержащегося в "Галантной истории", но это вполне можно списать на то, что герцог Антуан X де Грамон, автор "Генеалогии", решил по каким-то своим резонам опустить некоторые пассажи и фрагменты.

Остается непонятным, чьей рукой написано письмо из архивов, и какое из этих писем является первоначальным. Т.е. напечатано ли в "Галантной истории" подлинное письмо графа, находящееся сейчас в архивах Грамонов, или архивное письмо является копией письма из романа, сочиненного его автором.

Кроме того, есть определенная нестыковка в том, что в "Галантной истории" граф должен был отправиться в изгнание в Польшу, тогда как финальное письмо написано из Голландии. Это послание, как часть романа, знаменует собой определенную эволюцию личности и мировосприятия графа де Гиша - от несколько экзальтированной чувствительности в начале, через прожженного придворного и интригана в середине сюжета, к человеку, нашедшнму мир с самим собой, каким он перед нами предстает в письме. И, если учесть, что текст романа резко обрывается, возможно, по цензурным соображениям, а в концовке стоит не связанное с сюжетом письмо, то можно с достаточной степенью вероятности предположить, что его автором является все же сам граф де Гиш, а текст каким-то образом попал к автору, составителю или издателю этого произведения. Речь идет именно о парижском издании 1667 г., поскольку более раннее голландское издание утеряно, и возникают очень большие сомнения, исходя из соображений хронологии, в том, что это письмо вообще могло там находиться.

   

   

Роман Мадам Генриетты и графа де Гиша был в свое время темой весьма популярной. И "Галантная история" получила свое дальнейшее развитие в том числе и в "Продолжении истории Мадам после возвращения графа де Гиша во Францию в 1667г." Это небольшое произведение так и не было напечатано и хранится в виде манускрипта в Национальной библиотеке Франции. Оно посвящено пребыванию графа в Голландии и усилиям Мадам по возвращению его во Францию. Также там содержатся два сонета, автором которых, возможно, был сам Арман де Грамон. Один из них по сюжету написан в Голландии и призван напомнить возлюбленной о несчастном изгнаннике, другой же - во время тайной поездки, которую он совершил в 1667 году для встречи с Генриеттой в Сен-Клу.

Распространение подобных опусов всячески пресекалось. Например, Жан Велю де ла Кроньер (Jean Velut de la Crosnière), автор и продавец проповедей, поплатился без малого тремя годами Бастилии. Он был арестован 12 мая 1670 г., т.е. еще при жизни Мадам, за то что передал своему работнику-переписчику Пьеру Моро (Pierre Moreau) Retour du comte de Guiche en France et les suites (Возвращение графа де Гиша во Францию и последствия). Последнего также заключили в Бастилию 20 числа того же месяца. И тот, и другой были арестованы по приказу Кольбера. 2 мая 1673 г. (по случайному или еще какому совпадению - сразу, как только граф де Гиш отправился в свою последнюю кампанию) оба страдальца были выпущены из тюрьмы, чтобы незамедлительно оправиться в королевские войска, согласно распоряжению все того же Кольбера.

По этому же делу о рукописях проходили еще несколько человек. Все они были арестованы в апреле-мае 1670 г., и выпущены из Бастилии 2 мая 1673 г., пополнив собой армию Его Величества. На всех приказах стоит подпись Кольбера.