Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон, о Грамонах

фрагменты из "Мемуаров"

О герцоге Антуане IV Шарле де Грамоне

Тем временем был назначен преемник аббата д'Эстре, и выбор вызвал немалое удивление в свете. Преемником стал герцог де Грамон; имя, положение, привлекательная наружность говорили в его пользу, но этим его заслуги ограничивались. Он был сыном маршала де Грамона, обладавшего редкостным умением завоевывать и сохранять расположение высокопоставленных особ и тем самым заставлять их считаться с собою, а главное, безошибочно угадывать, кому из них суждено оставаться господами всех прочих, и при этом не изменять никому и ни у кого не вызывать подозрений. Высочайшего же положения и всеобщего почитания маршал добился благодаря своей близости с кардиналами Ришелье и Мазарини, доверенностью коих он пользовался всю жизнь; расположению последнего он был обязан дружбой и доверием Королевы и Короля, ее сына; одновременно он сумел завоевать благосклонность Гастона и М.Принца, питавших к нему своего рода почтение, во все времена остававшееся неизменным. Ему было поручено от имени Людовика XIV просить руки Королевы, что он исполнил с великолепием и изысканностью, а затем участвовал вместе с М.де Лионном в посольстве по случаю избрания императора Леопольда. Постоянным источником огорчений стали для маршала любовные сумасбродства его старшего сына графа де Гиша, из-за которого семья лишилась Гвардейского полка, куда тот был записан, - полка, который отец не смог передать младшему сыну, звавшемуся Лувиньи, - тому самому герцогу де Грамону, о коем я веду здесь речь. Наделенный умом и изумительной мужественной красотой, он благодаря положению отца оказался причастен ко всем увеселениям молодого Короля и навсегда приобрел его дружеское расположение. Он женился на дочери маршала де Кастельно, в любовных отношениях с коей зашел слишком далеко; ее брат, смерть которого впоследствии сделала ее очень богатой, шутить был не склонен и принудил его вступить с ней в брак. Жених не стяжал себе доброго имени своей храбростью. Не лучше была его репутация и в том, что касалось игры и денег, так что в его губернаторствах Байонна, Беарн и проч. все крепко держались за свои кошельки. Нравы его были ничуть не лучше, а низость первосходила все прочие недостатки. Когда безумные удовольствия первой молодости и последовавшее за ними увлечение игрой (а герцог де Грамон всегда принимал участие в карточной игре Короля) уступили место делам солидного возраста, лишившим герцога ежедневного доступа к Королю, он, зная, что Король падок до похвал и лести, решил, дабы сохранить кое-что из прежнего, предложить себя в качестве историка его царствования. Историограф столь высокого ранга пришелся Королю по вкусу, так что порой он удостаивал герцога бесед с глазу на глаз, чтобы дать ему сведения о некоторых фактах и ознакомиться с его опытами. Впоследствии, якобы под большим секретом, он стал показывать их кое-каким людям в расчете на то, что их одобрение дойдет до Короля и укрепит его, герцога, положение при государе. Однако перу его было не под силу справиться со столь обширным трудом, каковой он предпринял лишь для того, чтобы угодить Королю; а посему и продвинулся он в нем не слишком далеко. Состоя в родстве с Ноаями благодаря браку его старшего сына и будучи тестем Буффлера, он более, чем когда-либо стремился играть заметную роль: домогался назначения послом и даже претендовал на посольство в Голландии. К этому, правда, он был столь же мало пригоден, как и к писанию истории, но благодаря своему упорству получил испанское посольство, ибо в сложившихся обстоятельствах мало кому хотелось расхлебывать кашу, заварившуюся в связи с падением мадам Орсини.

Удивлены, однако, все были до крайности: в свете знали ему цену, и к тому же он окончательно себя опозорил, женившись на старой потаскухе по имени Ла Кур. Сначала она была горничной жены первого лейб-медика д'Акена, потом мадам де Ливри. Дезорм, генеральный контролер королевского двора, брат Бешамея, в силу своей должности постоянно имевший дело с первым дворецким Короля (должность эту тогда исполнял Ливри), целыми днями играл у него; особа сия пришлась ему по вкусу, он принялся ее обхажиапть, а потом в течение долгих лет открыто содержал. Герцог де Грамон также часто играл у Ливри; он был другом Дезорма, и, пока тот содержал эту девку, те есть до конца жизни, герцог де Грамон регулярно ужинал с ними наедине или в компании; отношения их отнюдь не были тайной. После смерти Дезорма он взял ее на содержание и в конце концов, хотя она уже была старой, кривой и уродливой, женился на ней.

Этот эпизод из жизни частного лица, касающийся лишь членов его семьи, чье возмущение и отчаяние не знали границ, не заслуживал бы упоминания в этих «Записках», если бы не то, что за ним последовало. Тайно вступив в брак, а затем объявив о нем публично, герцог де Грамон решил, что его поступок будет угоден Королю, ибо подражание есть самая деликатная форма одобрения, а тем более окажется доблестью в глазах мадам де Ментенон, ведь он сам объявил о своем браке. Он прибег к услугам грязнобородых сульпицианцев м тупых бородатых святош из Миссий, имеющих свой приходв Версале, дабы заставить оценить сей акт благочестия и представить его в качестве примера для подражания. Нетрудно догадаться, польстило сие Королю и мадам де Ментенон или нет. Выбранное для этого время — назначение послом в Испанию, и повод — желание взять с собой милейшую герцогиню, стали последней каплей этого сумасбродства и результат имели совершенно противоположный ожидаемому: намек на якобы существующее сходство поверг мадам де Ментенон в ярость и вызвал такой гнев Короля, что герцог несколько дней не осмеливался показаться ему на глаза. Король послал сказать ему, что запрещает его жене где бы она не находилась, претендовать на отличие герцогини и осмеливаться даже приближаться ко двору, а ему приказывает не сметь и думать о том, чтобы взять ее с собой в Испанию. О посольстве было объявлено уже после заключения этого брака. И лишь после назначения послом герцогу пришла в голову безумная мысль, что напоминание о якобы имеющемся сходстве может быть приятно Королю и мадам де Ментенон, а он сможет испросить для этой твари «право табурета» и разрешение взять ее с собой в Испанию. Как ни велико было раздражение Короля и мадам де Ментенон, лишить герцога посольства, не обнаружив истинных к тому мотивов, было невозможно; правда, негодование от этого не уменьшилось. Никому, кроме герцога де Грамона, не могло прийти в голову,что столь гнусное сравнение может оказаться приятным. Он был до такой степени без ума от этой твари, что всю жизнь плясал под ее дудку. Совершенно естественно, что последняя, выйдя из прислуги, мыслила сообразно сему званию, что она желала изображать герцогиню и что все средства для этого казались ей хороши; она внушила сию замечательную мысль своему супругу, который тотчас же увлекся оной, как и всем, что исходило от этой особы, и который, несмотря ни на что, до конца дней продолжал безоглядно во всем ей верить.

Оставим на время принцессу Орсини и герцога де Грамона. Пусть она, в Байонне еще раз получившая приказание следовать прямо в Италию, продолжает свой путь и останавливается в Тулузе, а герцог направляется в Испанию. Он получил шестьдесят тысяч ливров на карету и лошадей, двенадцать тысяч ливров в год на возмещение ущерба за отмену привилегий послов на поставку им продовольствия (привилегий, отмененных из-за злоупотребления ими) и еще пять тысяч ливров ежемесячно.

(Сен-Симон, Мемуары 1701-1707, Книга II, стр.502-504, 508 "Литературные памятники", М., 2016
Mémoires de Saint-Simon, Tom 4 Chapitre 14)

* * *

Герцог де Грамон получил наконец разрешение встретиться по пути следования с принцессой Орсини: это было первое послабление, сделанное ей с момента опалы. Объясняло эту милость желание как можно лучше все подготовить, а предлогом было выставлено стремление не раздражать по пустякам королеву и не мешать герцогу де Грамону успешно вести с ней переговоры. Однако он оказался недостаточно ловок, чтобы воспользоваться этим. Получив перед отъездом взбучку за свое объявление о браке, он стал опасаться всего и не сумел во время своей встречи с глазу на глаз, подробности коей вряд ли могли стать известны Королю, наладить отношения со столь влиятельной особой и тем самым смягчить недоброжелательное к себе отношение испанского двора, вызванное холодностью, выказанной им холодностью во время их встречи. Он прибыл на место назначения в первых числах июня. Король и аббат д'Эстре находились в это время на португальской границе...

(Сен-Симон, Мемуары 1701-1707, Книга II, стр.520, "Литературные памятники", М., 2016
Mémoires de Saint-Simon, Tom 4 Chapitre 15)

* * *

Тем временем на герцога де Грамона одна за другой сыпались неприятности. Вне себя от того, что неудача постигала любое дело, едва он за него брался, герцог, хотя король в это время был в Мадриде, попросил об аудиенции королеву — в надежде при ее содействии добиться успеха. Он был принят и изложил ей суть множества неотложных вопросов, касающихся осады Гибралтара. Королева спокойно выслушала его, а затем с горькой улыбкой спросила, пристало ли женщине вмешиваться в такого рода дела, и повернулась к нему спиной. Мадам Орсини, которая ради мадам де Ментенон щадила Ноаев, не хотела сама просить о его отзыве; но, не считая того, что она не могла простить ему многого из прошлого, ей важно было иметь посла, коим она могла бы вертеть по собственному усмотрению. Нынешнего посла нужно было вынудить самого попросить об отзыве, что в конечном счете и произошло. Ноаев, которые, как мы имели случай видеть, делали все для его сына, их зятя, сам герцог нисколько не интересовал, но они желали, чтобы отставка была почетной, ибо видели в том знак уважения к самим себе. Об этом маршальша де Ноай и вела переговоры с принцессой Орсини, которая посулила орден Золотого Руна, в коем маршальша увидела высшее проявление уважения к ним короля и королевы и знак того, что мадам Орсини использовала все свое влияние, чтобы оказать им сию дружескую услугу. Принцесса уведомила о том мадам де Ментенон, чтобы показать ей, насколько все, что касается близких ей людей, важнее любых личных интересов, и особо подчеркнула, на какую жертву пошла ради нее королева Испании, согласившись забыть обо всех своих обидах. Итак, эта милость была обеспечена, но дарована лишь незадолго до отъезда герцога де Грамона.

(Сен-Симон, Мемуары 1701-1707, Книга II, стр.642, "Литературные памятники", М., 2016
Mémoires de Saint-Simon, Tom 4 Chapitre 21)

* * *

Герцог де Грамон умер в то же время в Париже в возрасте почти восьмидесяти лет; здесь немало сказано о его странном втором браке и о его посольстве в Испании, и добавить к этому нечего. Он был младшим братом знаменитого графа де Гиша, о котором так много говорили, а также сыном и отцом двух маршалов де Грамонов. Их имя Ор, они известны обладанием несколькими феодами и виконтством Арбус около 1380 года; Санш Гарси д'Ор вместе с девятнадцатью оруженосцами служил королю в 1405 году при Ж. де Бурбоне во время завоевания Гиени. Мено д'Ор, сын внебрачной дочери Беарна, женился в 1523 году на Клер де Грамон, которая была из того самого дома Грамонов, столь прославленного в Беарне, Гаскони, Наварре и Арагоне, и благодаря войнам, столь долго поддерживаемых ими в тех краях против дома Бомонов, бастардов из дома Франции, очень там возвысившегося. У этой Клер де Грамон до ее замужества были братья и племянники, и всем им она наследовала. Антуан д'Ор, ее сын, виконт Астер, взял имя и герб Грамонов добровольно, потому как, что бы ни говорил Морери, он сделал это без каких-либо обязательств, и он составил свой герб в таком виде, показвая, что не очень заботился о своих геральдических символах. Он поместил в первую четверть на золоте лазурного льва, который есть Грамоны, во вторую и третью - три палевые стрелы, острием вниз, Астеров, и от Оров, в четвертую - на серебре черную борзую с черной окантовкой, включающей в себя восемь золотых шаров. Наследница Астеров была бабушкой по отцовской линии того самого Мено д'Ора, который оставил свое имя, чтобы взять имя Грамон. Его брак - 1525 год, смерть - 1534 год; его жена Клер де Грамон пережила его более чем на двадцать лет. Антуан д'Ор, который, как мы только что сказали, добровольно взял имя Грамонов и сохранил его, как и его потомки, имел старшего сына, известного как Антуан де Грамон, который женился на Элен де Клермон, даме де Трав и Тулонжон. Их старший сын Филибер, известный как де Грамон, женился на единственной дочери Поля д'Андуэна, виконта де Лувиньи и сеньора де Лескена. Это прекрасная Коризанда, в которую Генрих IV в молодости был настолько влюблен, что исчез сразу после победы при Кутра и, сопровождаемый лишь одним пажом, отправился преподнести ей свой меч, в результате чего потерял все преимущества, которые мог извлечь из этого большого успеха, когда были убиты герцог де Жуайез, генерал католической армии, и многие другие выдающиеся люди, победив эту армию и повергнув ее остатки в беспорядок. Гугеноты, хотя и одержали верх, бездействовали, изумляясь исчезновению короля Наварры сразу после битвы, не зная, был ли тот убит или взят в плен, и это продолжалось в течение шести или семи дней, пока он в конце концов не вернулся после своего рокового юношеского турне. Эта любовь принесла мужу власть в Байонне и должность сенешаля Беарна. Он женился в 1567 году, и был убит в возрасте двадцати шести лет под Ла Фером в 1580 году. Его жена пережила его на долгие годы и оказала значительные услуги своему королевскому любовнику во время Религиозных войн. От этого брака произошли бабушка по отцовской линии герцога де Лозена и отец первого маршала де Грамона.

(Mémoires de Saint-Simon, Tom 18 Chapitre 3)

О графе Филибере де Грамоне

Граф де Грамон умер в Париже, где бывал крайне редко, в конце января, более чем восьмидесяти шести лет от роду, сохраняя до восьмидесяти пяти лет, да и после тоже, прекрасное здоровье и ясный ум. Он был единокровным братом маршала де Грамона, мать которого была дочерью маршала де Роклора, а мать графа де Грамона — сестрой обезглавленного в Париже за дуэль Бутвиля, отца маршала-герцога Люксембурга. Став на сторону М.Принца, граф последовал за ним во Фландрию, затем отправился в Англию, где, вопреки своему желанию, женился на мадемуазель Гамильтон, к чему его принудили ее братья, шокированные скандальным характером его влюбленности. Это был человек большого ума, причем ума насмешливого, находчивого, тонкого, человек безошибочно подмечавший дурные, смешные и слабые стороны каждого и умевший двумя неизгладимыми штрихами обрисовать человека; к тому же он обладал дерзостью делать это прилюдно, в присутствии Короля, и даже предпочтительно перед ним, а не в каком-нибудь ином месте, и ни заслуги, ни знатность, ни милости, ни высокие должности — ничто не могло защитить ни мужчин, ни женщин от его язвительных стрел. Избрав себе сие ремесло, коим он забавлял Короля, одновременно уведомляя его о тысяче неприятных вещей, он приобрел право свободно говорить государю обо всем и обо всех, вплоть до его министров. Ничто не ускользало от этого бешеного пса. А всем известная трусость спасала от расплаты за укусы. При этом он был мошенником, плутовавшим в открытую, и всю жизнь играл, причем по-крупному. Впрочем, он всегда загребал обеими руками и при этом всю жизнь сидел без гроша, и даже благодеяния Короля, у которого он неизменно вытягивал много денег, не могли обеспечить ему даже видимости достатка. Он даром получил от государя после М.де Навая губернаторство в Ла-Рошели и Онисе, каковое позже очень дорого продал Гасе, ставшему впоследствии маршалом де Матиньоном. Он имел доступ первого разряда при королевском пробуждении и, можно сказать, дневал и ночевал при дворе. Он не стеснялся гнуснейшим образом заискивать перед людьми (коль скоро у него появлялась в них нужда), которых ранее мешал с грязью, и, едва получив от них желаемое, готов был все начинать сначала. Ни данное слово, ни честь настолько не имели для него никакого значения, что он даже сам рассказывал о себе тысячи забавных историй, до такой степенью бахвалясь своей гнусностью, что запечатлел ее для потомков в мемуарах о своей жизни, которые всякий может прочесть, но которые не осмелились публиковать даже его злейшие враги. Одним словом, все было ему дозволено, и он сам позволял себе все. Так он прожил до самой старости. Я не раз говорил о нем, а еще чаще — о его жене, и рассказывал, как язвительно поздравил он герцога де Сент-Эньяна, когда герцог де Бовилье, его сын, был поставлен во главе Королевского Финансового совета. Со столь же убийственными словами он обратился к архиепископу Реймсскому, когда тот, потупив голову, выходил из кабинета Короля после аудиенции, данной ему в связи с делом монаха из аббатства Овиллер, о чем я рассказывал на стр. 391. «Месье архиепископ, - громко и оскорбттельным тоном обратился он к нему, - verba volant, но scripta manent (слова улетают, написанное остается - лат.). Я ваш покорный слуга». Архиепископ, не сказав ни слова в ответ, смущенно ретировался. В другой раз, когда Король, говоря ему об одном посланце, прибывшем с севера и уже уехавшем обратно (его посылали с каким-то поздравлением и неким особым поручением, каковое он очень дурно выполнил), сказал, что не понимает, как можно посылать таких людей, Грамон в ответ заметил: «Вот увидите, государь, это наверняка родственник какого-нибудь министра». Не случалось и дня, чтобы он не бомбардировал кого-нибудь подобным образом. В восемьдесят пять, за год до кончины, когда он уже был очень плох, жена заговорила с ним о Боге. Прожив жизнь а полном забвении имени Господа, он был повергнут в изумление упоминанием о святых таинствах. В конце концов, обернувшись к супруге, он спросил: «Но, графиня, неужели все, что ты говоришь, правда?» А после того, как она прочла «Отче наш», сказал ей: «Графиня, это очень красивая молитва, кто ее сочинил?» Для религии в его душе не нашлось даже крохотного уголка. Его рассказов и похождений хватило бы на множество томов, каковые были бы весьма жалкими, убери из них бесстыдство, остроумные реплики, а порой и гнусную злобу. При всех этих пороках, к коим не примешивалось ни капли добродетели, он полностью подчинил себе двор и держал его в страхе и почтении; а посему двор вздохнул с облегчением, избавившись от этого бича, коего Король всю жизнь отличал и коему оказывал покровмтельство. Он был кавалером Ордена Святого Духа с 1688 года.

(Сен-Симон, Мемуары 1701-1707, Книга II, стр.957-959, "Литературные памятники", М., 2016
Mémoires de Saint-Simon, Tom 5 Chapitre 18)

О Элизабет Гамильтон, графине де Грамон

В свое время Феликс получил в пожизненное пользование небольшой домик в Версальском парке у самого конца канала, куда вливались все воды; он превратил его в прелестное обиталище. Король подарил этот домик графине де Грамон.

В странных «Мемуарах», написанных им самим, граф де Грамон сообщает, что она была из рода Гамильтон, и рассказывает, как женился на ней в Англии. В молодости она была хороша собой и прекрасно сложена, да и сейчас еще сохраняла следы замечательной красоты и надменный вид. Она была, как никто, умна — умом, полным изящества и очарования, и, несмотря на надменность, исполнена приятности, учтивости и рассудительности. Она была придворной дамой Королевы, жизнь ее проходила среди цвета придворного общества, она была в наилучших отношениях с Королем, которому нравился ее ум и которого она приучила к тому, что весьма непринужденно вела себя с его любовницами.

Эта женщина пережила в свое время любовные приключения, но никогда не теряла уважения к самой себе и, умея постоять за себя, пользовалась немалым уважением при дворе, в том числе среди министров, к коим она особого почтения не выказывала. Опасавшейся ее мадам де Ментенон так и не удалось удалить графиню, ибо Короля забавляло ее общество. Она чувствовала неприязнь и ревность мадам де Ментенон, которая на ее глазах поднялась из ничтожества и вознеслась над самыми высокими кедрами, графиня так никогда и не смогла заставить себя выказывать ей почтение.

Родители ее были католиками и совсем юной поместили ее в Пор-Рояль, где она и воспитывалась. Воспитание это заронило в молодую душу семя, каковое, дав ростки, позвало ее к подлинному благочестию задолго до того, как возраст, свет или собственное отражение в зеркале могли убедить ее переменить образ жизни. Благочестие, полученное в свое время воспитание и любовь к тем, кому она была оным этим обязана и кем восхищалась на протяжении всей жизни, брали верх над соображениями политики. Этим попыталась воспользоваться мадам де Ментенон, чтобы отдалить ее от Короля. Но, к великой своей досаде, потерпела неудачу. Графиня выходила из положения с таким умом и очарованием, а зачастую и с такой непринужденностью, что упреки замирали на устах Короля, отношения их становились еще более теплыми и задушевными, а она позволяла себе порой бросать на мадам де Ментенон высокомерные взгляды и отпускать на ее счет весьма вольные и даже желчные шутки.

Привыкнув, что ей все всегда сходит с рук, она осмелилась провести в Пор-Рояле неделю после праздника Тела Господня. Король был раздосадован ее отсутствием, и мадам де Ментенон поспещила объяснить причину оного. Король очень едко выразил графу де Грамону свое к этому отношение и просил довести сказанное до сведения жены. Графине пришлось явиться с извинениями и просьбами о прощении, каковые были выслушаны более чем холодно. Ее отослали в Париж и в Марли уехади без нее. К концу поездки она через мужа отправила Королю письмо, но так и не удалось уговорить ее написать или что бы то ни было сказать мадам де Ментенон. Письмо не возымело желаемого действия и осталось без ответа. Через несколько дней после возвращения в Версаль Король, через ее мужа, просил графиню прибыть туда. Он принял ее в своем кабинете, куда она вошла через заднюю дверь, и, хотя в вопросе о Пор-Рояле она оказалась непоколебима, они помирились с условием, что она, как сказал Король, окажет ему любезность и не станет более совершать подобных сумасбродств. Она не была тогда у мадам де Ментенон, а встретилась с нею, как обычно, в присутствии Короля, и отношения графини с ним стали более сердечными, чем когда-либо.

Король подарил ей Мулино, тот самый домик, перешедший в его распоряжение после смерти Феликса, и названный ею Понталис: дар вызвал немало толков, ибо показывал сколь хороши были ее отношения с Королем. Место это стало модным; мадам герцогиня Бургундская и Принцессы приезжали туда к ней, и довольно часто. Принимали там далеко не всех, и как ни досадовала мадам де Ментенон, не осмеливаясь, правда, свою досаду обнаружить, удерживать от посещений ей удавалось лишь очень немногих из числа наиболее преданных ей дам, каковые, однако, подчиняясь тому, что говорил им Король, и следуя примеру его дочерей, не решались полностью отказаться от этих визитов; а Король, желая показать, что никто не может им командовать, тем охотнее следовал своей склонности к графине де Грамон, и визиты эти не возвышали и не принижали ни ее саму, ни ее гостей.

(Сен-Симон, Мемуары 1701-1707, Книга I, стр.365-367, "Литературные памятники", М., 2016
Mémoires de Saint-Simon, Tom 4 Chapitre 6)

* * *

Четыре или пять дней спустя, то есть 3 июня, графиня де Грамон умерла в Париже в возрасте шестидесяти семи лет. Она была Гамильтон из того великого шотландского дома, такого могущественного, такого древнего, такого надежного союзника и так часто выступавшего на стороне Стюартов.

Мария, дочь Якова II Стюарта, короля Шотландии, вышла замуж в 1468 году за Джеймса Гамильтона, графа Аррана, и была матерью Джеймса II Гамильтона, графа Аррана, регента Шотландии при короле Якове V Стюарте, отца Джеймса III Гамильтона, а также регента Шотландии и наставника несчастной Марии Стюарт, королевы Шотландии, жены нашего короля Франциска II. Он был провозглашен герцогом де Шательро, земли в Пуату, которая была ему дана и которую он и его потомки с достоинством потеряли из-за того, что удалились в Шотландию и оставили там французскую партию из-за враждебности Гиза, который, желая восстановить управление делами в Шотландии хотел его уничтожить и преследовал его повсюду. Его мать приходилась теткой по отцовской линии кардиналу Бетону; его отец женился на ней при жизни своей первой жены, которую звали Хьюми (Хоум), у которой не было детей и которую он отверг. Этот герцог де Шательро оставил своей жене, дочери графа Мортона, трех сыновей: старший был сумасшедшим, остальные, подвергавшиеся преследованию в Шотландии, укрылись в Англии. Королева Елизавета восстановила их в Шотландии при Якове, короле Шотландии, а после нее - Англии. Старшим был граф Арран, он стал маркизом Гамильтоном; самый младший - маркиз Пэсли; у этого осталось несколько детей. От одного из них, графа Альбекорна, и его жены Марии Бойд, осталось несколько детей, в том числе Джордж Гамильтон, рыцарь, баронет, у которого с Батлер, его женой, родились графиня де Грамон и два ее брата, о которых упоминалось несколько раз.

От старшего, Джона Гамильтона, графа Аррана и маркиза Гамильтона, произошел Джеймс V, маркиз Гамильтон, камергер и сенешаль Якова I, короля Великобритании, сына несчастной Марии Стюарт, и преемника ее в Шотландии и Елизаветы в Англии. Он также даровал орден Подвязки маркизу Гамильтону. Джеймса VI, маркиза Гамильтона, его сына, сделал герцогом Гамильтоном и кавалером ордена Подвязки несчастный король Карл I, ради которого он умер на эшафоте в 1649 году. Он оставил только дочерей. Анна, старшая, вышла замуж за Уильяма Дугласа, графа Селкирка, которого Карл II после реставрации сделал герцогом Гамильтоном; и именно от него сегодня происходят герцоги Гамильтоны.

Отец и мать графини де Грамон были католиками и приехали на некоторое время во Францию вместе со своими детьми; они поместили графиню де Грамон, очень юную, в Пор-Рояль-де-Шамп, где она выросла и сохранила весь вкус и добродетель и несмотря на странствия юности, красоту, высшее общество и некоторые галантные интриги, без, как мы видели, расположения или опасности потерять себя, никогда не могла отделить себя от тесной привязанности к Пор-Роялю.

Это была высокая женщина, которая все еще обладала естественной красотой без каких-либо изменений, которая выглядела, как королева, и чье присутствие было самым неотразимым. В другом месте мы отмечали, как состоялась ее свадьба; король был так склонен и так неизменен к ней, что всегда беспокоил мадам де Ментенон, которой графиня де Грамон не стеснялась. Она была dame du palais королевы. Она была возвышенным, славным человеком, но неприхотливым и непритязательным; она чувствовала себя сильной, но обладала с большим остроумием, очарованием, была язвительной и твердо выбирала свой круг общения, а тем более своих друзей. Весь двор уважал ее, и даже министры считались с ней. Никто не знал ее мужа лучше, чем она; она прекрасно жила с ним. Но что удивительно, и это правда, ее нельзя было утешить в том, и она сама этого стыдилась. Ее последние годы были только для Бога.

Овдовев, она намеревалась полностью уйти в отставку, но король так сильно воспротивился этому, что ей пришлось остаться. Но ненадолго; серьезные недуги отдаляли ее от двора; [то], чем она воспользовалась наиболее свято и в одиночестве, и таким образом умерла менее, чем через два года траура.

У нее было лишь две дочери: обе очень умные, очень опасные, ценимые в обществе, очень галантные, служившие фрейлинами мадам дофины Баварской и не имеющие ничего. Одна вышла замуж за уродливого лорда Стаффорда, который был Ховард, и провел свою жизнь в Париже, в Тюильри и на спектаклях, и которого никто не хотел видеть, с которым она вскоре поссорилась и рассталась. После его смерти она переехала в Англию жить на то, что он ей дал, когда она выходила за него, и не имела детей. Другая стала канонессой и настоятельницей Пуссэ, где она была пострижена, жила в великом покаянии и хорошо поддерживалась. Так как у них ничего не было, их мать, умирая, написала королю и м-м де Ментенон, обратившись с просьбой оставить за ними ее пенсион от короля. Из этих двух писем одним пренебрегли, а другое презрели: таково достояние умирающих, самых любимых и самых благородных при жизни. Ни ответа, ни пенсии не было.

(Mémoires de Saint-Simon, Tom 7 Chapitre 12)

* * *

О Луи (Лодовико) I Гримальди, принце Монако

Месье де Монако, который, как мы говорили выше, получил ранг иностранного принца благодаря женитьбе своего сына на дочери Месье Главного, понял вскоре (а его сын еще быстрее), что плата за эту привилегию оказалась чрезмерной. Герцогиня де Валантинуа была очаровательна, более чем кокетлива, лицо ее светилось живостью и лукавством, но она, увы, не отличалась ни умом, ни благонравием; она была избалована любовью отца и матери и восхищением придворных, стекавшихся в их всегда открытый для гостей дом, куда ее кокетливость и живость, являвшиеся ее главными достоинствами, привлекали самых блестящих молодых людей. Муж ее, несмотря на весь свой ум, чувствовал себя рядом с ней не слишком уверенно. За свой рост и внешность он получил прозвище Голиаф; долгое время он молча сносил высокомерные речи и презрительные выходки жены и ее родственников; но в конце концов и ему, и его отцу все это стало невмоготу, и они увезли мадам де Валантинуа в Монако. И она, и ее родные были в таком отчаянии, словно ее увезли по меньшей мере в Индию. Нетрудно догадаться, что и путешествие, и житие супругов были не слишком веселы. Однако она пообещала быть паинькой и через пару лет покаяния добилась возвращения в Париж. Не знаю, кто подал ей эту мысль, но она, не меняя своего поведения, решила обезопасить себя от возможного возвращения в Монако и для этого возвела чудовищный поклеп на своего свекра, объявив, что он не только влюбился в нее, но и склонял ее к сожительству. Месье Главный, мадам д'Арманьяк и их дети встали на ее сторону, и разразился чудовищный скандал, который, однако, никого не ввел в заблуждение: месье де Монако, человек отнюдь не первой молодости, был известен своей порядочностью, в каковой ни у кого никогда не было повода усомниться; кроме того, он был почти слеп, и его большие безжизненные глаза с трудом различали предметы, находившиеся в двух шагах от него; а его чудовищный, горой выступавший вперед живот повергал в ужас своими размерами. Он и его сын, до глубины души возмущенные несуразной выдумкой, решились окончательно порвать с этой особой. По прошествии нескольких лет они поняли, что наследников у них нет, а мадам де Валантинуа, не понеся никакого наказания за свое поведение, наслаждается удовольствиями придворной жизни под прикрытием своей семьи и смеется над ними. И тогда они приняли решение: месье де Валантинуа потребовал возвращения своей жены. Сначала это вызывало лишь насмешки с ее стороны; однако вскоре положение осложнилось, в дело вмешались ханжи и святоши. Архиепископ Парижский обратился к мадам д'Арманьяк, а месье де Монако заверил, что никогда больше не увидится со своей невесткой и категорически запрещает ей находиться там же, где и он. Все это явилось громом среди ясного неба, но выхода никакого не оставалось, и 27 января мадам д’Арманьяк, в сопровождении принца Камилла, своего третьего сына, и принцессы д’Аркур, повезла свою дочь в Париж к герцогу де Валантинуа, где встретила маршальшу де Буффлер, его кузину. Мадам де Валантинуа там поужинала, провела ночь и, более того, там же и осталась.

(Сен-Симон, Мемуары 1691-1701, стр.290-291, "Литературные памятники", М., 2007
Mémoires de Saint-Simon, Tom 1 Chapitre 30)

В качестве справки: об Антуане I Гримальди (25.01.1661 - 20.01.1731), принце Монако и герцоге де Валантинуа

Антуан I Гримальди, старший сын Луи I Гримальди и Катерины-Шарлотты де Грамон, родился в Париже 25 января 1661 г. в отеле Клев (Грамон), расположенном рядом с Лувром на улице Отриш, где в то время обитала семья его деда по матери (и по совместительству крестного) маршала герцога де Грамона.

Он рос и воспитывался в доме своего деда-маршала и обучался в коллеже у иезуитов. Маркиз де Сурш отмечает его чрезвычайно высокий рост и нескладность. Но он был наделен, как и его младшая дочь Мария Паолина (1708 - 1726), клавесинистка, музыкальными способностями, покровительствовал музыкантам и дирижировал у себя в Монако собственным оркестром.

Когда он был вынужден покинуть Версаль, Людовик XIV выразил свое сожаление по этому поводу следующей фразой: «Прощайте, месье де Монако, - сказал он ему, - считайте, что вы увозите с собой мое уважение, мою дружбу и мое доверие».

14 июня 1688 г. он женился на Мари де Лоррен (1674 - 1724), дочери Луи де Лоррена, графа д'Арманьяка, Месье Главного, и Катрин де Нёвиль. В этом браке родились шесть дочерей, из которых только две пережили своего отца. Также у него имелось не меньшее число бастардов обоих полов от разных матерей. В их числе был Антуан, шевалье Гримальди (1697 - 1784), сын танцовщицы Элизабет Дюфор, официально признанный отцом в 1715 и исполнявший обязанности губернатора Монако на протяжении более полувека (1732 - 1784), замещая постоянно находившихся при французском дворе своего зятя Жака I (1689 - 1751) и племянника Оноре III (1720 - 1795).

По сути, Антуан I был последним Гримальди во главе Монако, если брать наследование по мужской линии (его младший брат Франсуа Оноре (1669 - 1748) в 1715г. официально отказался от своих наследственных прав, выбрав служение церкви). Далее власть перешла к бретонскому роду де Гойон де Матиньон, представитель которого Жак, граф де Ториньи (1689 - 1751), женился в 1715г. на наследнице Антуана I Луизе-Ипполите (10.11.1697 - 29.12.1731), приняв для себя и для своих потомков имя и герб Гримальди. Подобного рода история случилась в XX в., когда граф Пьер де Полиньяк, дед нынешнего правящего князя Монако Альбера II, женился в 1920г. на наследнице титула Шарлотте Гримальди, узаконенной дочери Луи II Гримальди и прачки Мари-Жюльетт Луве.

* * *

Смерть другого, более знатного вельможи произвела гораздо меньше впечатления, и никто не счел ее невосполнимой утратой; речь идет о кончине месье де Монако, посла Франции в Риме, сожаления о котором были так же ничтожны, как и уважение, коим он там пользовался, ибо он весьма вяло отстаивал интересы Короля, а посему и двор оказывал ему столь же вялую поддержку, о чем я уже рассказывал выше. Этот итальянец был кичлив, своенравен, скуп, в высшей степени порядочен, но полное ничтожество в делах, да к тому же толст как бочка, с огромным, выступающим вперед животом. Семейные неурядицы терзали его всю жизнь. Сначала причиной их была прекрасная мадам де Монако, его супруга; она была так близка с первой женой Месье, принимала такое живое участие в ее амурных делах и сама имела столько любовных связей, что, для того чтобы избавиться от супруга, стала сюринтенданткой двора Мадам; ни одна «дочь Франции» ни до, ни после нее не имела сюринтенданток. Мадам де Монако была сестрой герцога де Грамона и известного своей галантностью графа де Гиша. Невестка, как мы это уже видели, причиняла месье де Монако не меньше огорчений, а ранг, благодаря ей им полученный, подтолкнул его ко всякого рода претензиям, кои, не будучи удовлетворенными, ввергли его в тоску и уныние, каковые пагубнейшим образом сказались на делах посольства.

(Сен-Симон, Мемуары (1691 - 1701), стр.645, "Литературные памятники", М., 2007
Mémoires de Saint-Simon, Tom 3 Chapitre 4)

* * *

О герцоге Антуане V де Грамоне
(до 25.10.1720 - герцог де Гиш)

Случился еще один подарок. Гвардейский полк тайно занял все проспекты, и все офицеры с элитными солдатами рассредоточились внутри дворца. Герцог де Гиш, разлученный со своим сыном, сидел dans la lanterne basse de la cheminée. Он капитулировал перед М.герцогом Орлеанским и получил за эту услугу шестьсот тысяч ливров благодаря таланту извлекать для себя выгоду. Он выдавал себя при жизни короля за человека преданного бастардам. Они посчитали так и, как видим, вскоре разочаровались. Такая предосторожность была исключительно полезна герцогу де Гишу. Все было проделано, правда, не особо деликатно, но без какого-либо проявления малейшего нарушения всеобщего спокойствия.

(Mémoires de Saint-Simon, Tom 13 Chapitre 6)

* * *

Виллар, второй маршал Франции, был главой военного совета. Он не смог сохранить то великолепие, в коем пребывал, как только Вильруа, декан маршалов Франции, освободил ему это место в соответствии со своей доджностью главы финансового совета и другими будущими постами. Герцога де Гиша, впоследствии ставшего маршалом Франции, сделали его председателем, потому что он был зятем герцога де Ноая и особенно потому что он являлся полковником полка гвардии, и регент рассчитывал на него.

Обладая меньшим умом, чем можно вообразить, очень скудным рассудком при абсолютном невежестве, при долгом и жестоком стеснении, величественной внешности и умелом использовании окружения, он научился оборачиваться. Подобострастный слуга бастардов, рассчитывавших на него и даривших ему всяческую благосклонность, как и Ноаи, его тесть и зять, он сумел в последние недели жизни короля держаться М.герцога Орлеанского, скрываясь, дабы не получать приказы, противоречащие интересам последнего, как будто человека, подобного ему, так уж сложно отыскать. Он очень хорошо знал, как воспользоваться этой услугой и теми, которые ему могли вернуть, и потому получал для себя и для своего окружения все, что хотел, и за деньги; никто бы не поверил, если бы назвали четверть того, что он имел от регента, а затем от Ло [Лоу], покуда тот занимал свое место. К тому же, неумелый во всем, расплачивавшийся величественными манерами и глупыми поступками, он не мог обмануть никого, если это не был регент королевства, и если [14] это не являлось следствием недостатка ума или знаний. Но родня и гвардейский полк взяли на себя все.

(Mémoires de Saint-Simon, Tom 13 Chapitre 7)

* * *

Позднее М.де Ла Форсу было предложено остаться в Регентском совете и присутствовать на нем на следующий день, в понедельник. Герцога Орлеанского это мало волновало, а дело с постановлениями парламента прошло так легко, что он не был обязан вознаграждать де Ла Форса за предпринятые усилия. Последний понял это и со странной настойчивостью явился ко мне взывать о помощи. Меня занимало множество других вопросов, и совершенно не волновало привлечение де Ла Форса к Регентскому совету. Я чувствовал, что если он войдет туда, то это непременно припишут мне. Он поставил себя в такое положение, что сделал оказание подобной услуги более чем нелепым. Также это влекло за собой расширение состава совета, и без того до абсурда многочисленного, что М.герцог Орлеанский ясно видел. Однако я не хотел обманывать герцога де Ла Форса.

Пребывая в невыразимом смятении из-за более сильных мира сего, я отправился в Пале-Рояль утром в понедельник, 22 августа, в половине двенадцатого под предлогом того, что накануне не закончил свои обычные дела. Я начал с заявления регенту о том, что ему не составило большого труда добиться принятия постановлений парламента, и что приготовления де Ла Форса, к счастью, оказались бесполезными. Регент воспринял это и высказался по поводу того, что как бы не показалось, будто он послал за ним специально, а потому ему было велено вернуть немного денег. «Да, - возразил я, - но такой пустяк, что никто не в состоянии понять, зачем он пришел возвращать его, или почему, возвратив его, он остался в совете. Но что вы предпримете сегодня? - Он очень хочет попасть в Регентский совет, - ответил он, улыбаясь и вроде как ища моего одобрения. - Мне об этом хорошо известно, - произнес я, - но таких много. - На самом деле, да, - согласился он со мной, - и даже слишком. Я промолчал, не желая сделать ни хорошего, ни плохого, будучи счастлив, что замолвил словечко и имею возможность сообщить об этом герцогу де Ла Форсу. Мгновение спустя герцог Орлеанский добавил, как бы размышляя: «Но это всего лишь еще один. - Да, - возразилил я, - например, герцог де Гиш, военный вице-президент, как и другой финансовый [де Ла Форс], а также полковник гвардии; как этим пренебречь? - Что ж, вы правы, - ответил регент, - Ладно, я не буду вводить месье де Ла Форса.»

Я сказал это намеренно, а затем почувствовал раскаяние из-за того, что таким образом исключил человека, доверявшего мне. После некоторых внутренних сомнений я заметил регенту, завершая паузу: «Но если вы пообещали ему. - Это действительно не пустяк, - ответил он. - Смотрите сами, - согласился я, - что до меня, я напоминил вам о человеке, которого забыть в подобных обстоятельствах было бы оскорбительно. - Вы доставляете мне удовольствие, - сказал он мне, - ведь одно без другого невозможно.» И после небольшой паузы: «Но, в конце концов, - продолжил он, - с учетом того, чем там заняты, двумя персонами больше или меньше, не имеет особого значения. - Хорошо! Вы хотите этого? - сказал я ему. - Ну, хочу, - согласился он. - Если так, - ответил я, - по крайней мере, не делайте этого дважды, дабы сохранить благожелательность. Герцог де Гиш там: вы желаете, чтобы я его позвал? - Я не против,» - произнес он не колеблясь.

Я открыл дверь и довольно громко позвал герцога де Гиша, поскольку тот сидел вдалеке с М.Ле Бланом. Пока он шел, герцог Орлеанский направился сначала ко мне, а затем к герцогу де Гишу. Я закрыл дверь и остановился на некотором расстоянии от них. Дело было несложным, но тем не менее обернулось сценой, свидетелем которой я стал.

М.герцог Орлеанский, как я услышал, начав уговаривать герцога де Гиша дать согласие войти в Регентский совет, спросил его, не причинит ли это ему неудобств, сказал ему, что присутствие требуется лишь дважды в неделю, а лично для него ровно столько, сколько он захочет; что это не помешает его поездкам домой в Пюто; пускай же он хорошенько оценит, устраивает ли его данная должность, не повлечет ли она за собой затруднения и не станет ли отвлекать от военного совета. При всех этих вопросах, столь странно поставленных, герцог де Гиш, лишившийся рассудка не из-за милости как таковой, а из-за манеры, принялся заикаться и непрерывно кланяться. Я никогда не видел столько комплиментов с одной стороны или реверансов с другой. В конце герцог Орлеанский также поклонился, и оба в завершение воздали друг другу должное жестами, достойными театральной сцены; наконец, утомившись смеяться в одиночестве и предельно нетерпеливый, я прервал их, поздравив герцога де Гиша.

Перед уходом он пожал мне руку и, более того, дожидался, пока я выйду, а это произошло далеко не скоро. Он заявил мне, что ясно видел, кому был обязан введением в Совет Регентства. Он рассказал об этом своей семье и друзьям, и то правда, что без меня герцог Орлеанский не подумал бы о нем, но герцог де Гиш не столь уж правильно поступал, поскольку почти извинялся за свое согласие. По крайней мере, его слова были таким образом интерпретированы в обществе и не создали благоприятного эффекта. Действительно, он не рассчитывал на подобное и воспринял в качестве милости, хотя не было необходимости давать публике отчет о произошедшем.

Это новое пополнение не особо прочувствовали. Герцога де Ла Форса порицали; герцог де Гиш, как считали, не сильно поспособствовал блеску совета. Те, кто был [в совете], сожалели о том, что превратились почти в батальон, а те, кто не входил в него, искали возможности, которые отсутствовали, и находили абсурдным подобное расширение.

[...] Вернувшись домой, я передал М.де Ла Форсу, что после ужина он становится членом Совета Регентства. Он сразу явился ко мне. Я никогда не видел более удовлетворенного человека. Я бросаю себе вызов, как только могу. Это вступление в совет стало находкой.

(Mémoires de Saint-Simon, Tom 16 Chapitre 17)

Страницы по теме: